Регламент работы был прошлогодним. Утром Илюша обычно был со мной, а после обеда в лагере читал или исследовал природу, или рыбачил на озере с условием, что, купаясь, он не будет заплывать.
Я радовался, что он начинает познавать мир в динамике. Что эти сопки - только временная и сравнительно недавно появившаяся данность. Что 3 их гряды произошли от одной большой, расчлененной водоупорными наклонными пластами и водой по ним стекавшей. Что озера в нашем распадке накопились из-за того, что нижняя гряда сопок подперла собой ключи, вытекающие из вышестоящей. Вечерами после тренировки мы купались, играли в футбол, сидели у костра. Как-то после обеда, когда не было работы, взяв с собой с разрешения нашего преподавателя Виктора Иннокентьевича Коновалова его 12-летнего сына Максима, мы втроем пошли на Зею, которая текла за 2-километровой правобережной поймой. Устали, проголодались, но зато спугнули утку с гнезда с кладкой яиц. Даже мне это было в новинку. Гнездо, конечно, не тронули.
Отношения с Илюшей стали ухудшаться. Точнее, я был недоволен им и собой. Я себя исчерпывал. Нужно было расставаться.
Как-то ко мне приехал знакомый парень на мотоцикле без коляски и предложил съездить на рыбалку "хоть сейчас". Мы с Илюшей были свободны.
-Поехали на дачу к Павитрину,- сказал я, вспомнив его прошлогоднее приглашение.
-Поехали. Он был на озере с друзьями. Мы поздоровались. Я отступил, уступая место Илюше. Илюша проявлял робость в такой компании, хоть и был знаком с Вадимом. Но и Вадим не двигался с места. Молчание затягивалось.
-А это Илюша,- сказал я.
-Я вижу,-презрительно сказал Вадим. Я стиснул зубы. Здороваться с Илюшей он не стал. Поздним вечером, дождавшись пока я засну, он увел Илюшу на дачу, оставив меня, легко одетого, спать на земле. Если это и было наказание за непроявленную с моей стороны заботу о младшем брате, то благодарен за него я остался лишь Богу. Много позднее я понял все причины такого моего поведения.
Мое отношение к больным и работе привлекали внимание девушек, работающих со мной в моей смене. И медсестер, и санитарок. Однажды я почувствовал движение душой ко мной моей медсестры. Я пригласил ее в кино. Она приняла приглашение. Начало было волнующим и многообещающим. Кино было на 5. Я предложил встретиться в половину пятого, чтобы пообщаться. Она настояла на 16.45. К назначенному времени я пришел. Терпеливо прождал ее до начала фильма. Она опоздала на 5 минут. Я чувствовал, что опоздала она не случайно. Чувства подсказывали мне, что она проверяет меня на терпеливость. Поэтому когда она подошла, и мы поздоровались, я хитро, как-то по-Павитрински, сказал: "Я же говорил, что нужно встретиться в половине пятого". Она изменилась в лице, резко отвернулась от меня, и мы пошли в кино. Там она села, положив ногу на ногу и отвернув их в другую от меня сторону и, отвернувшись сама, стала смотреть кино. Мои попытки начать с ней разговор ни к чему не приводили. Ее ответы были краткими и односложными. Я не понял, чем я ее разозлил. Она была (и остается) красивой. Я, наверное, ее замучил звонками и своими просьбами встретиться. Она меня слушала очень внимательно, но все мои просьбы отклоняла. Я начал меняться с санитарками, чтобы попасть в ее смену. Все мои попытки ее убедить ни к чему не приводили. Однажды я ее разозлил, сказав, что ей будет трудно в жизни.
-Что вы все меня учите как мне жить-сказала она со злостью. Я понял, что задел ее место постоянных сомнений. Хорошо все обдумав ночью, утром, перед тем, как уйти, я ей сказал свое отношение к ее поведению. Несмотря на то, что я сказал его в резкой форме, я не переборщил. У нее, в широко раскрытых на мгновение глазах, я прочел понимание ее непонимания меня и сожаление. Это вспыхнуло одной искрой. Дальше жизнь потекла как обычно. Она не стала отношения восстанавливать, хотя изменила ко мне свое отношение.
Почти также, только много короче, закончились мои отношения с одной санитаркой - моей однокурсницей по институту. Увидев ее глаза, я увидел совершенство - полноту души при всех остальных человеческих качествах, вызывающих уважение. Но второй мой приход к ней в общежитие закончился тем, что я почувствовал, что в третий раз лучше не приходить.
Алма-Ата-одна из жемчужин мира. Все черты урбанизации тонут в зеленом массиве. Впервые я увидел должный антропогенный ландшафт. Если в других городах деревья кажутся натыканными в дань природе и панорама города могла бы без ущерба для себя обойтись и без них, то без очертаний зданий, виднеющихся между стволами деревьев и их кронами, картина города была бы монотонной и скучной. С площадей потрясает монолит гор, стоящих на заднем, но кажущемся от их габаритов, переднем плане. Розы, заполняющие газоны, стирали в памяти предупреждения преподавателей и гидов о недавно творящихся здесь между жителями разногласий на национальной почве. И сами обращения между людьми могли бы быть примером многим городам.