Приехав домой, я чувствовал себя плохо. Я находился если не при смерти, то недалеко от нее. Чувство подсказывало мне, что в этом виновата сестра, но просить у нее прощения я не собирался, так как то, что я сделал, она меня попросила сделать сама, предупредив после моими словами о том, что психическая энергия всегда возвращается в излученном виде. Я был согласен с этим, так как все негативы, которые я до этого от нее получал, я не заслуживал.
Однажды нечто пришедшее ко мне из биссектрисы свода правого полушария подсказало мне сходить в магазин "Мелодия". "Привезли пластинку Натальи Ветлицкой? - подумал я. -Или что-то другое?" Чувство мне говорило, что меня ожидает сюрприз в книжном киоске на пути к этому магазину. Так оно и было. Едва я взглянул сквозь стекло киоска, как глаза мои увидели того, кто помог мне попасть в больницу, тем не менее именем которого я жил. Я купил 4 книги, после чего они исчезли из продажи. Одну подарил матушке на день рождения, одну -дяде Вале, одну - себе, одну оставил для общего пользования.
Книга, которой я жил до этого, стала моей проблемой. Я не мог продолжить ее писать, так как написанное после прочтения выглядело или глупостью или чрезмерным сарказмом. Восприятие плавало.
Я плюнул на все и решил просто жить куда кривая вывезет. Я чувствовал, что перевернута вся моя духовная структура не столько собственно ссорой с сестрой, сколько моей активностью после ссоры, что, позволив до конца разрушиться моему духовному гомеостазу, не дает моим духовным структурам встать на место, и я открыт всем внешним влияниям как никогда. Я плюнул даже на ответственность перед Богом. Я поставил себя в противопоставление всему человечеству.
Где-то через день после этого решения я шел по улице, как услышал в себе вроде голос: "А как же книга, которую хотел ты написать?" Возможно, это я спрашивал себя сам от лица Бога.
"Черт с книгой!" - ответил Ему я. "А люди? Они ведь не виноваты, что ты поссорился с сестрой. Ты ведь для них писал книгу. Она же им нужна". "Действительно нужна, - подумал я. Действительно, они ни в чем не виноваты". "Ты извинись перед сестрой ради них", - попросил Он. Извиниться перед Татьяной ради людей? Сейчас это ничего не стоило. Спасение человечества с головой оправдывало мои унижения. Я пришел домой и написал то, что само по себе очищало мою внутреннюю полость в голове, делая ее изнутри мягкой. Сама выстилка полости подсказывала мне то, что я должен написать:
"Таня, извини меня, пожалуйста, за все мои поступки, ко торые я сделал перед тобой и Катериной".
По полчаса я стоял у почтового ящика, не зная, как подпи сать конверт и не решаясь его отправить.
Это было проблемой всего этого года. Официальное написание фамилии, имени и отчества человека, которому я писал письмо, несло мне боль своей жесткостью. Жесткостью написанного. Называние на конверте человека просто по фамилии и имени казалось фамильярностью. Ничего третьего дано не было. Конечно, в другом случае, подчиняясь простому отношению к самому факту написания, я бы отправил это письмо, просто закрыв себе на боль глаза и зная, что она скоро пройдет. Но здесь мне нужно было, чтобы мне поверили и меня простили. Я отправлял это письмо 2 раза. В первый раз я пожалел чувств и опустил в почтовый ящик открытку с сухим прошением прощения. В результате я остался зацикленным на боли от воспоминания этой жесткости и сомнениях в том, что я буду прощенным. Во второй же открытке я выложился не только перед Татьяной, но и перед Катериной.
Отправив открытки, я стал ждать когда придет прощение.
Через три дня после прочтения открытки ко мне на весь правый бок (ее филиал находился у меня в левом полушарии) пришло прощение сестры меня. Сначала это были чувства, которые я у нее вызывал до этого. Эта эманация меня взбесила. Потом пришло то, что Татьяна меня простила. Как будто она вела себя ангелоподобно.
Я терпел это прощение 4 дня. Потом взял очередную открытку и написал ей: "Я попросил у тебя прощение потому, что мне так сделать сказал Он, а не потому, что я чувствую себя виноватым".
Спустя три дня мы с матушкой поехали на огород. Она весь день чувствовала у себя повышенную слабость и приписывала ее гипогликемии. Мне же чувство подсказывало другое. Я тоже чувс твовал нечто, что можно было бы назвать ог
скую замкнутость этой триады. От чего меня обособляли мои мышцы.
Сколько я себя помнил - я был душой нараспашку. Сейчас, же сказав однажды человеку фразу, я вдруг почувствовал, что я не отдал ему себя, а остался в себе и буду оставаться, сколько бы ни говорил. Тут же возник вопрос. А как он воспринимает выходящие из меня слова. Раньше, да и совсем недавно, не задумываясь, я их воспринимал также, как и мой собеседник, одним общим отношением. Сейчас же слова выходили из меня, человек их как-то воспринимал, реагировал на них и на меня, а я оставался совсем другим в себе самом.