Я лежал, тяжело дыша, и успокаивал свою дрожь. Но успокаивать не хотелось. Я не знал, что мне делать. Может быть, в самом деле пойти в больницу, как требовали некоторые мои подруги, боящиеся за разглашение мной информации. Я пообещал это сделать утром. Проснулся я около восьми, собрал свои вещи, закрыл дом и пошел. Я шел в неизвестность. В вечную неизвестность. Каким я буду после транквилизатора? Отойду ли, и смогу ли я восстановить после себя в том виде, каком я был, или тело останется навсегда с каким-нибудь придурковатым выражением лица, а душа, не способная себя осознать и потерявшая контроль за своим телом, застрянет где-то в вечности в непонятном самой себе виде? Я пришел в больницу, вместе с медсестрой проник в служебное помещение и спросил у сестры Бориса Владиславовича. Я сидел, полностью доверившись судьбе, когда вдруг почувствовал в себе некоторую беспричинную уверенность, вдруг встал и проходившую мимо медсестру попросил открыть дверь, боясь, что она поймет, что я больной и запрет меня в отделение. Она с некоторым удивлением выполнила мою просьбу, и я, едва шагнул за дверь, почувствовал себя вырвавшимся из темницы на природу.
Один раз я пошел к Вадиму за помощью и попросил принести мне лекарства, если сможет. Он принес нозепам.
-Я не могу понять где это происходит во мне или на самом деле говорил я ему. Он стоял передо мной и "махал" глазами вверх и вниз не глядя на меня. С его лица не сходила самодовольная улыбка. В углу его левого глаза скопилось то, что своими излучениями несло мне боль. Глядя на это свое прорубание им Ноосферы, я сравнивал то махание Вадимом передо мной во время его зимнего прихода ко мне. Мои глаза, хотя ими я видел сам, через некоторое время, я начинал чувствовать, что они словно кем-то водятся. Сравнивая тот зимний угол подъема его глаз, я находил что мой - идентичный с ним.
Однажды вечером я был доведен голосами и поехал в Новотроицкое к Славе за помощью. Несмотря на то, что он уверил меня в своей защите, зная воздействие на меня Павитрина, я остался переживать за то, что вовлек его в это дело. После еды, выйдя на улицу, мы побили мешок с песком, служивший Славе макиварой, и Слава остался доволен моей спортивной формой в отличие от меня. Это была только форма. Слава постелил мне на полу полушубки, и я, утопая в бараньем меху и деревенских запахах летней ночи, продолжил, слушая себя, думать, правильно ли я поступил, приехав к Славе. На самом затылке внутри головы я нащупал твердую прямоугольную структуру, напоминающую окошко - "проекцию". Какая-то пленка, точнее пленки, открывали и закрывали ее просвет, плавно перемещаясь, подобно переворачивающемуся листку бумаги. Похоже, это движение рождало тихий голос, хотя я не был уверен в том, кто кого рождал:
-Зачем ты приехал? Разве порядочно Славу подставлять под удар?
-Непорядочно, - у меня создалось чувство, будто это Слава, лежащий в соседней комнате на кровати, вошел в мою голову и теперь проверяет мою чистоту.
-Забери у него адрес Павитрина.
Я забрал. Слава, тем не менее пообещал навести свои справки о Павитрине.