Иисус из Назарета

Теперь нам осталось осмыслить только слово «наш». Один лишь Иисус мог с полным правом сказать «Мой Отец», потому что только Он настоящий Сын Бога — рожденный от Него, одной с Ним природы. Поэтому мы все, в отличие от Иисуса, должны говорить «наш Отец», «Отче наш». Только будучи учениками и последователями Иисуса, мы можем говорить Богу «Отец», ибо только через союз с Иисусом Христом мы действительно становимся «чадами Божиими». Вот почему слово «наш» накладывает на нас большие обязательства: оно требует от нас, чтобы мы вышли за пределы нашего замкнутого «я». Оно требует, чтобы мы присоединились к общине других детей Бога. Оно требует, чтобы мы вычеркнули из нашей жизни то, что относится только к нам самим, то, что нас разъединяет. Оно требует принимать другого, принимать других — быть готовым услышать их и принять в наше сердце. Этим словом «наш» мы говорим «да» живой Церкви, в которой Господь хотел собрать Свою новую семью. Вот почему «Отче наш» является одновременно и сугубо личной, и общецерковной молитвой. Произнося слова этой молитвы, мы молимся всем нашим сердцем, но одновременно мы молимся в кругу всей семьи Бога, вместе со всеми живущими и умершими, вместе с людьми всех сословий, всех культур, всех рас. Благодаря ей мы и становимся единой семьей вне каких бы то ни было границ.

Местоимение «наш» позволяет нам понять и следующее за обращением к Богу пояснение: «Сущий на небесах». Произнося эти слова, мы помещаем Бога не на какую-то далекую звезду, а говорим, что мы, имеющие разных земных отцов, тем не менее все происходим от одного-единственного Отца, который есть мера всякого отцовства и его исток. «Для сего преклоняю колени мои пред Отцем Господа нашего Иисуса Христа, от Которого именуется всякое отечество на небесах и на земле», — говорит святой Павел (Еф 3:14–15). А за всем этим мы слышим слова Господа: «И отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах» (Мф 23:9).

Отцовство Бога более подлинно, чем отцовство человеческое, ибо в конечном счете своим существованием мы обязаны именно Ему; потому что Он вечно думает о нас и желает нас; потому что Он дарит нам истинный отчий кров, вечный. И если земное отцовство разделяет, то небесное — объединяет: небеса, таким образом, означают тот самый другой, вышний мир Бога, откуда мы все пришли и куда мы все должны стремиться. То, что наш Отец пребывает на небесах, указывает нам на то самое всеохватное «мы», что снимает все границы, сокрушает все неприступные стены и устанавливает мир.

Да святится имя Твое

Первое прошение Молитвы Господней напоминает нам третью заповедь Декалога: не произноси имени Господа, Бога Твоего, напрасно. Но что это такое — «имя Бога»? Когда мы говорим об этом, то невольно перед нашими глазами возникает образ Моисея — как он стоит посреди пустыни и видит куст терновника, который горит и не сгорает. Сначала любопытство толкает Моисея на то, чтобы рассмотреть это таинственное явление поближе, но из куста раздается голос: «Я Бог отца твоего, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова» (Исх 3:6). Этот Бог отправляет его назад в Египет и дает ему наказ вывести народ Израиля из Египта в Землю обетованную. Моисей должен во имя Бога потребовать у фараона, чтобы тот отпустил Израиль на свободу.

Но в тогдашнем мире существовало много богов; вот почему Моисей спрашивает его имя, по которому можно было бы судить о том, насколько могуществен этот бог в сравнении с другими богами и обладает ли он особой властью. И в этом смысле идея имени Бога относится в первую очередь к политеистическому миру, внутри которого всякий бог, в том числе и этот, должен назвать свое имя. Но Бог, Который взывает к Моисею, подлинный Бог. Бог в истинном Своем значении не существует во множественном числе. Бог по сути Своей единичен. Именно поэтому Он не может вступить в мир богов на правах одного из множества, как не может Он иметь и никакого имени, каковое будет одним из имен в ряду прочих.

Вот почему ответ Бога звучит одновременно и как отказ назвать Свое имя, и как согласие открыть Себя. Он говорит о Себе просто: «Я есмь Сущий» (Исх 3:14),[34] то есть Он — это просто Он. Это одновременно имя и не-имя. В соответствии с этим представляется совершенно верным то, что в Израиле это самоименование Бога, услышанное в слове «Яхве», не произносилось и потому не было низведено до уровня имени некоего божества. И совершенно неверным поэтому представляется то, что в новых переводах Библии это имя, которое для Израиля всегда считалось таинственным и непроизносимым, пишется как самое обычное имя, вследствие чего тайна Бога, не имеющего ни зримого образа, ни произносимого имени, предстает как нечто совершенно обыденное, описываемое в категориях какой-нибудь общей истории религий.