Иисус. Дорога в Кану

— Сын мой, я сомневаюсь, что Авигея вообще знает о том, что Иасон сватался к ней, — сказала она. — Остальные знают. Но, мне кажется, Авигея в тот день играла с детьми. Я не уверена, что ей сказали об этом хоть слово. Потом приходил Шемайя, сидел здесь и говорил самые оскорбительные слова об Иасоне. Но Авигеи не было. Она была дома, спала. Я не знаю, неприятен ли он ей. Сомневаюсь, что она вообще знает о его сватовстве.

Боль время от времени усиливалась, пока она говорила. Острая боль где-то глубоко. Мысли разбегались. Как бы я был счастлив, если б мог выплакаться, остаться один и плакать, чтобы никто не видел и не слышал.

«Плоть от плоти моей, кость от кости».

Лицо мое было спокойным, руки не дрожали.

«Мужчин и женщин создал Он».

Я должен скрывать это от своей матери, я должен скрывать это от себя самого.

— Мама, — сказал я, — ты могла бы упомянуть при Авигее, что к ней сватался Иасон? Может быть, ты сможешь как-нибудь дать ей об этом знать.

Боль вдруг сделалась такой сильной, что мне расхотелось говорить дальше. Я сам не верил, что смогу сказать еще хоть слово.

Я ощутил ее губы у себя на щеке. Ее руки были на моем плече.

— Ты уверен, что хочешь, чтобы я это сделала? — спросила она, помолчав.

Я кивнул.

— Иешуа, ты уверен, что такова воля Господа?

Я подождал, пока боль отступит и голос зазвучит, как обычно. Потом взглянул на нее. И сейчас же ее спокойное лицо даровало мне какое-то новое успокоение.

— Мама, — сказал я, — есть то, что я знаю, и то, чего я не знаю. Иногда знание приходит ко мне неожиданно, заставая врасплох. Иногда оно приходит, когда меня вынуждают, — в моих неожиданных ответах тем, кто меня вынуждает. Иногда знание приходите болью. И всегда есть уверенность, что это знание больше того, что я позволяю себе узнать. Оно за гранью того, до чего я хочу дотянуться, о чем хочу спросить. Я знаю, что оно придет, когда я буду в нем нуждаться. Я знаю, что оно может прийти само собой. Но кое-что я знаю наверняка и знал всегда. В этом нет неожиданности. Нет сомнения.

Она снова долго молчала.

— Это и делает тебя несчастным, — сказала она наконец. — Я уже видела подобное раньше, но никогда не было так плохо, как теперь.

— Неужели настолько плохо? — прошептал я.

Я отвернулся, как делают мужчины, когда хотят уйти в свои мысли.

— Я не знаю, плохо ли это для меня, мама. И что для меня плохо? Любить так, как я люблю Авигею, — в том есть очистительная жертва, великая и прекрасная.

Она ждала, когда я продолжу.

— Бывают такие моменты, — сказал я, — такие душераздирающие моменты, когда мы изначально чувствуем, как переплетаются радость и печаль. И какое это откровение, когда горе становится сладостным. Я помню, как ощутил это, кажется, в первый раз, когда мы приехали сюда, все вместе, и я гулял на холме над Назаретом и увидел зеленую траву с крошечными цветами, их было так много, и все кругом — трава, цветы, деревья — двигалось, словно в каком-то величественном танце. И от этого было больно.

Она ничего не ответила.

Наконец я взглянул на нее. Легонько ударил себя кулаком в грудь.

— Больно, — сказал я. — Но эту боль надо лелеять… до конца.

Она с неохотой кивнула.

Мы оба хранили молчание.

Наконец я нарушил его.

— Так что скажи Авигее. Дай ей знать, что Иасон сватался к ней. Иасон сходит по ней с ума, и я должен признать, жизнь с Иасоном никогда не покажется пресной.

Она улыбнулась. Снова поцеловала меня и оперлась на мое плечо, когда поднималась, чтобы уйти.

Вошел Иаков. Он сделал себе подушку из сложенной накидки и устроился на ночлег у стены.

Я смотрел на краснеющие угли.

— Сколько еще, Господи? — шептал я. — Сколько еще?

Глава 8

На самом деле, по Иасону в Назарете вздыхали все девушки — как и полагалось, втайне. И никогда это не казалось более очевидным, чем в следующий вечер, когда все жители обезумели и ринулись в синагогу. Мужчины, женщины, дети заняли скамьи, теснились в проходах, жались друг к другу на полу у ног рабби и других старейшин.

Как только стемнело, сигнальные огни передали в Галилею новость, которая уже успела распространиться по всей Иудее. Люди Понтия Пилата в самом деле внесли свои знамена в Святой город и отказываются, несмотря на протесты разъяренных жителей, их убрать.

Снова и снова трубил бараний рог.

Протискиваясь и толкаясь, мы заняли свои места как можно ближе к Иосифу. Иаков старался успокоить сыновей — Менахема, Исаака и Шаби. Все мои племянники были здесь, все мои родичи — казалось, здесь собрались все жители Назарета, и даже тех, кто не мог ходить, принесли на плечах сыновья и внуки. Даже Старого Шеребию, который уже ничего не слышал.

Авигея, Молчаливая Ханна и мои тетки уже сидели среда взволнованных, но хранящих молчание женщин.

Когда Иасон выдвинулся вперед, чтобы в подробностях сообщить новость, я увидел, что Авигея смотрит на него с таким же вниманием, как и остальные.

Иасон поднялся и встал на скамью рядом с сидящими стариками.