Джеронимо Натта понравился Йозефу. Суровый, деловой мужик, чуждый излишеств и слащавости, часто присущих священникам. Он не скрывал, что будет трудно. Будет
– А тело? – спросил Йозеф. – Я хочу верить, что вы спасете мою душу, но… я умру?
– Все мы умрем, – философски ответил кардинал. – Возможно, и скоро. Возможно, и ты. Пути Господни неисповедимы. Твоя болезнь наведена дьяволом, излечишь душу – уйдет и она. Однако… помнишь, что я говорил про наркоз? Выдержишь боль исцеления – будешь жить. Не хотел бы я оказаться на твоем месте, сын мой, – откровенно признался он. – Мне и на своем неуютно, ибо в муках ты станешь меня проклинать за то, что я обрек тебя на них.
Йозеф упрямо закусил губу.
– Не стану.
– Может, и не станешь, – согласился кардинал. – Есть в тебе стержень. Да пребудет с тобой Божье благословение, – он перекрестил Йозефа, поцеловал в лоб и оставил одного.
А потом за ним пришли монахи. Помогли собраться в дорогу, сопроводили в аэропорт, затем на поезд… Следом пришел черед лам.
– Это монастырь святого Бенедикта, – пояснил монах, видя, как он разглядывает острые пики, венчающие каменную ограду, возвышающиеся над ней кресты и колокольню. – Здесь вы избавитесь от зла, терзающего вас, брат.
Насчет боли кардинал не обманул. Йозеф еще и в ворота не ступил, а боль грызла нещадно. О том, чтобы взять с собой лекарства и тем паче наркотик, речи не было. Муки ломки перебивали привычные страдания медленно умирающего тела. Есть он не мог уже двое суток, пил с трудом. Но все-таки сострил:
– Или зло избавится от меня. Одно из двух, кто-то да победит.
– Мы будем молиться за вашу победу, – заверил его монах.
Они двинулись к воротам, монахи поддерживали его под локти. Навстречу просеменил худой изможденный человек, подозрительно легко одетый, взял поводья лам, придерживая их, чтобы пропустить идущих людей. Йозеф сморгнул вновь зависшую темную пелену, присмотрелся. Так и есть, человек был бос.
– Кто это? – спросил он.
– Кающийся грешник, – как ни в чем не бывало, ответил монах и кликнул: – Эй, поди сюда, раб Божий!
Человек послушно примотал поводья к столбику, быстро подбежал, встал, смиренно потупив взор и сложив руки на животе. Руки у него были замерзшие и покрасневшие, как и ступни, пальцы которых он невольно поджимал.
– Расскажи брату Йозефу, кто ты такой, – велел монах.
Он шмыгнул носом.
– Я великий грешник, – пробормотал, не поднимая глаз. – Я виновен в преступлениях против рода человеческого и Земли, колыбели светлых религий, – похоже, текст был твердо заучен; не исключено, что грешника заставляли, скажем, ежевечерне повторять покаяние, стоя на коленях: такая методика надежно впечатывает повторяемое в подкорку. – Я надеюсь искупить свой тяжкий грех добровольным умерщвлением плоти и смиренным служением матери нашей Церкви.
Интересно, насколько добровольно его самоистязание, подумал Йозеф. Наверняка добровольно-принудительно.
– Что за преступление ты совершил? – ему было любопытно, за какие грехи светская власть, твердо держащая в руках всю пенитенциарную систему, сочла целесообразным передать преступника Церкви.
Грешник съежился.
– Я… я служил злокозненным нехристям, предавая им род человеческий, аки Иуда Господа нашего Иисуса Христа, получая денежную мзду, – стилистика текста была отточена; и кто из здешних монахов балуется высоким слогом? – Я открыл ящики Пандоры, полные богопротивных тварей, изготовленных злокозненными нехристями по сатанинскому наущению, дабы лишить Землю силы и низвергнуть ее в пучину…
– Парень, – не выдержал Йозеф, – ты по-английски нормально говорить умеешь?
– Да, – он опять шмыгнул носом и поежился, бросив быстрый взгляд на монахов. – Я был гъдеанским агентом. Передавал им только безвредную информацию, ничего такого, не подумайте… Но потом они приказали мне получить посылку и подсунуть на корабли несколько ящиков. Я даже не знал, что в них!
Йозефа осенило.
– А там были шнурогрызки! – он шагнул вперед, сгребая грешника за ветхий ворот. – Ах ты, скот, мать твоя шлюха, я ж тебя…
– Не надо, брат, – монах остановил Йозефа, ненавязчиво похлопав по руке. – Не сейчас. Спасти вашу душу гораздо важнее, чем его.
Он уронил ладонь, едва не стиснувшую худую шею.
– Да… конечно.
И прошел об руки с монахами в ворота.