Игуана

Мы не берем на себя грех утверждать "а приори", что мелкий железнодорожный начальник со станции Окуловка под Псковом непременно был вором. Но и напрочь исключить такую возможность мы не можем.

Воровство и мздоимство российских государственных чиновников, - это, знаете ли, такая интимная вещь...

- Все, что могу, все, что могу, - заклинал железнодорожник, мучительно перебирая в памяти все случаи мелких хищений, поборов, нарушений, которые совершил либо сам, либо другие, но с его согласия и при его гласном или негласном покровительстве.

- Да, Вы, сударь вы мой, не дрожите так. И отвечайте единственно правду.

- Все, что могу, - снова повторил железнодорожник, вкладывая в эту резиновую формулу канцелярского языка что-то, ведомое лишь ему и его собеседнику.

- Я требую соблюдать полнейшую тайну, - поднял высоко в воздух кривоватый грязный палец Климентьев.

Железнодорожник громко икнул.

Чтобы дать ему возможность прийти в себя, Климентьев усталым голосом изложил ему суть сложившейся интриги.

- Итак, - где Михайлов?

- Который - с? - оправившись от икоты с помощью десятка два глотков желтой воды из засиженного мухами графина, спросил железнодорожник.

- Что значит, который? А их у вас тут в Окуловке сколько?

- Двое-с. То есть, Михайловых в Окуловке с десяток. Но братьев Михайловых - двое-с. Один - Иван Михайлов, бывший стрелочник, ныне уволенный. И брат его, Федор, служащий в трактире.

- Прошу Вас сохранять предельную секретность!

Начальник станции опять похолодел, у него неприятно заныло в промежности.

- План мой таков, - излагал диспозицию Климентьев. - Я тотчас же обращусь в местную полицию...

Боль в промежности стала невыносимой. Начальник станции почувствовал, как по ноге ползет какое-то горячее животное. Однако рука, воровато сунутая под стол, обнаружила лишь мокрые форменные штаны.

Климентьев сделал вид, что не замечает охватившего проворовавшегося должно быть, железнодорожника ужаса, и продолжал:

- С полицией я сам разберусь. А от Вас мне нужна следующая помощь:

- Весь внимание, Ваше...

- Да-с. Не могли бы вы из - числа ваших служащих назвать какого-нибудь честного и осторожного человека, который бы знал лично Михайловых и мог указать их местожительство?

- Могу рекомендовать Лукницкого. Доверяю как себе, - ответил начальник станции, и опять мучительно покраснел.

- Что за человек?

Старший стрелочник станции, прекрасной души человек, отличный семьянин, за его добросовестность ручаюсь, хотя, если честно сказать, пьет мерзавец. Но с другой стороны, а кто у нас на Руси не пьет? Или больной совсем, или инородец. Чтоб наш русский человек...

- Да-с, если только пьет, то годится. Лишь бы не запил во время поручения.

- Никак нет, нельзя, стойкий.

- Можно ли послать за ним кого-либо, а я тем временем пошлю станционного жандарма, с Вашего позволения, за становым приставом.

- Сделайте милость.

Климентьев написал несколько слов на карточке, приглашая станового прибыть с чинами полиции по данному делу.

... Тем временем явился Лукницкий. С виду вполне благообразный гражданин. Но и он, подобно начальнику станции, узнав, что перед ним сыскной агент из самого Петербурга, мучительно покраснел и почему-то стал прятать глаза, что не укрылось от Климентьева, но лишь вселило в него доверие к старшему стрелочнику: краснеет, значит боится, а это плюс.

- Знаком ли тебе, любезнейший, Иван Михайлов? - пытливо глядя в потупившееся лицо старшего стрелочника, спросил Климентьев.

- Как нет? - покраснел ещё больше Лукницкий. - Знаком, - хрипло ответил он пряча глаза от питерского сыскаря.

- Откуда?

- Так он служил у нас: пустой человечишко. Фунтик, а не человек. И к нашему, стрелочному делу мало приспособлен. Но не глуп. Точно скажу: не глуп.

- Откуда такой вывод?

- А как глупый человек может большие деньги добыть? Никак невозможно.

- А он добыл большие деньги? Откуда ж ты знаешь?

- Так он три дня назад из Пскова приехал, и денег при нем видимо-невидимо, тыщи...

- Так уж и тыщи... Сам видел?

- Сам не видал, лишнего не скажу. А народ говорил - тыщи... И вещи разные. И монеты золотые... И...

- Ну-ну, говори...

- И особенно всех, кто видал, поразила вещь драгоценная. Я в Пскове в храме на пасху был, у нашего архимадрита почти что такую видел. Но та, что у Ивана Михайлова, - та побогаче будет. И золото краше, и камни драгоценные крупнее будут: очень старинная вещь.

- Так и старинная? Откуда видно?

- А золото, говорили, стертое, и манера, я извиняюсь, другая: нынче так не делают. Я человек малообразованный, объяснить не смогу, а люди, что видели, говорили, что работы старинной вещица.

- Ну-ну, рассказывай.

- А что тут рассказывать, ваше благородие. Приехал Ванька и знай себе стал кутить с братом Федькой.

- И где ж они кутили? 3наешь ли?

- Как не знать? У нас Окулово - не Псков, тут кроме трактира Федота Лукича Шаповалова и места приличного не сыщешь, - там и кутили...

Лукницкий по прежнему прятал глаза. В конце концов Климентьев отвел в сторону начальника станции, спросил в упор:

- Можно ли, однако, доверять этому Лукницкому? Не подведет?