Игуана

Десять лет работы в генеральной прокуратуре позволили ему легко восстановить картину кровавого преступления, произошедшего ночью.

Туатары прекрасные «норники». Видимо, самец и самка прогрызли деревянный пол и проложили «туннель» из клетки на волю. Игуана не любит рыться в земле. Возможно, ленится, возможно, брезгует. Она дождалась, когда «подельники» пророют тоннель, разгрызла стенки ящиков, отделявшие её от соседней «камеры», и ушла из неволи вслед за туатарами. Брошенный метрах в двадцати хвост самца – туатары с твердыми зелеными шипами поставил последнюю точку в этой лесной трагедии. Во время попытки настичь семью, самец отвлек игуану, приняв нападение на себя. Однако хищница, похоже, сожрала всю семью и скрылась в мангровых зарослях. Охоту Егору надо было начинать сначала…

Марфа-посадница. «Утро вечера мудренее»

…Марфа с трудом разогнула ноги.

Джакузи было сделано по спецзаказу и она свободно помещалась в нем, так, что голубоватая душистая вода, взрываемая идущими снизу и с боков пузыриками обогащенного кислородом воздуха, покрывала всю её необъятную тушу.

Так что место, чтоб ноги разогнуть, было.

А возможности – не было.

– Все-таки можно купить многое, даже любовь. А здоровье не купишь, – подумала Марфа, тяжело выдыхая воздух сквозь сложенные трубочкой тонкие губы. – То есть, конечно, врачей, лекарства, – это пожалуйста. А здоровье – нет…

Она тяжело повернулась боком, подставляя, под пружистые струи джакузи бока, где давно слилось в некое плотное единое целое и бедро, и талия, и бок.

– Ах, хорошо…

Ее давно мучила странная болезнь, вот так же как её тело слившаяся воедино с опоясывающим лишаем жестокая аллергия. То есть кроваво-красные чешуи величиной с золотой луидор опоясывали её бока в любое время. Но стоило ей съесть что-нибудь сладенькое, как эти красные чешуи начинали мучительно чесаться и болеть. Не помогали ни патентованные заморские лекарства, ни сверхсовременные мази и кремы.

Но если подобрать температуру воды и точно выверить напор кислородно-воздушных пузыриков так, чтобы не слишком слабо, но и не слишком сильно, то боль и нестерпимое жжение проходили… И то сказать, – не девочка – ухмыльнулась Марфа. – Восемьдесят в этом году.

Ей вспомнились все болезни, которыми она страдала за восемь десятилетий. Выходило не так ух и много.

В детстве Марфа была чудо как хороша. И то сказать – сошлись в ней Восток и Запад, Средняя Азия и Древняя Русь. Мать – русская, прослеживающая свою родословную до XVII века. Дед по матери, генерал Зеленский, был начальником всех тюрем Туркестана. Дворянин, красавец, хотя и склонен был к полноте… Не от него ли у Марфы тучность? Хотя и дед со стороны отца, Разорбай Кудибеков, был, по рассказам, тучен… Дедов Марфа не застала: их обоих большевики убили ещё в начале 1918. А она родилась в конце июня.

Родителей помнила. Отец – Асхат Разорбаев, ушел в Афганистан, – когда ей было лет 6-7. Но помнила его лицо, – добродушное и полное, всегда лоснящееся, покрытое густой черной бородой. Помнила, как играла у него на коленях рукояткой маузера, ножнами богато украшенного золотой насечкой кинжала. А вот семейных драгоценностей не помнила. Их увез дед в пуштунские горы. А то, что осталось на руках, на шее, в ушах матери, – все ушло на лепешки, чтоб не умереть с голоду.

Когда отец ушел за кордон, преследуемый красными, не имея возможности пробиться к кишлаку, в котором, уехав из большого города, жила его семья, мать собрала немногие вещи и снова бежала. В другой кишлак, в многих километрах от тех мест, где люди знали, что она жена курбаши. Тем и спаслись.

Вот и все с дедами да отцом. Мать умерла в 1926. Так что воспитывала Марфу советская власть: детдом, работа на хлопкоочистительной фабрике, рабфак, замужество.

В 1936 году она познакомилась с Робертом Локком, американским инженером. И начался новый этап в её жизни. Что осталось от прежнего?

Марфа поморщилась: бок болел нестерпимо. Она дотронулась до зудящего, пылающего места на боку, под левей грудью, нащупала утолщение. Мало того, что снаружи все горит, ещё и опухоль какая-то назревает, – с тревогой подумала она. Подлая штука болезнь не разбирает, кто богат, кто беден.

– А с другой стороны, – подумала Марфа. – Оно и к лучшему, что не разбирает. Ведь если есть на самом деле Бог православный, которому её мать поклонялась, – Христос, и Бог мусульманский, которого почитал отец, – Аллах, – женщина не религиозная, но и не глупая, она иногда думала, что скорее всего Бог все же, если он есть, – един… Так вот, если есть Бог, – думала Марфа, – то он уж точно бы распределил по справедливости: праведники живут в счастии, богатстве и здоровии – долго и умирают безболезненно. А грешники живут короткую жизнь, полную удовольствий и соблазнов, грехов и неправедных поступков, и умирают в бедности, болезнях и мучениях…