– Вот это – следы стада из Болота. Каждое утро и каждый вечер по этому месту проходит несколько десятков коров. Если бы я хотел спрятать свои следы, то сошел бы тут с дороги эдак за полчаса до заката или сразу после рассвета…
– Сколько таких мест в округе, представляешь? – хрипло спросил я.
– Да, ваша милость, представляю! – кивнул охотник. – Много. А ведь еще есть следы тех, кто передвигается пешком…
Я сглотнул: Унгар и его побратим действительно могли продолжить путь пешком, просто бросив своих лошадей или продав их первому встречному!
– Хейсары – воины, которые умеют как выслеживать врага, так и путать свои следы… – сделав небольшую паузу, продолжил Шалый. – Ждать, пока вы их найдете, они не будут. Значит, с каждым часом, который мы проводим, мотаясь по этим дорогам, они уходят все дальше и дальше…
– То ес-сть, ты с-считаеш-шь, ш-што мы их уш-ше не найдем? – с трудом справившись с очередным приступом бешенства, прошипел я.
Арвен упал на колени, по-хейсарски подставил шею под удар и горько усмехнулся:
– Представьте, что вы съехали с дороги вот в этом месте. А потом скажите, где бы вы могли оказаться за три прошедших дня, если бы хотели уйти от преследования?
Представил. С хрустом сжал кулаки и невидящим взглядом уставился на Уну: за трое суток я мог добраться городков в шесть-семь тут, в Вейнаре, и в пару-тройку – за его границами!
– Для того чтобы осмотреть все тропы, по которым они могли уйти, двух человек слишком мало… – мрачно буркнул Шалый. – А ведь эти парни могут снять с себя хейсарское шмотье и лечь на дно в трущобах крупных городов!
«Найду и там…» – подумал я, заметил, что Уна в гневе скрывает свой лик за иссиня-черным облаком, и заскрипел зубами: клятвы, данные Богам, не нарушают! А я, по сути, только что собрался забыть про свою!!!
…Часа через два – два с половиной я сидел в десятке шагов от крошечного костра, разожженного Шалым на опушке леса, и невидящим взглядом смотрел в пляшущее пламя. Мыслей не было – перед внутренним взором мелькали воспоминания из недавнего прошлого, в большинстве своем связанные с Унгаром.
Картинки, сами собой возникающие перед глазами, были ярче, чем тогда, в прошлом: вглядываясь в лицо Ночной Тиши, я замечал то родинку, проглядывающую сквозь усы, то черное пятнышко зубной гнили [210]на левом верхнем клыке, то белые «лучики» незагорелой кожи в уголках вечно прищуренных глаз.
Не менее хорошо читались и истинные чувства, которые он прятал за улыбками: недовольство решением, принятым старейшинами в момент знакомства с Мэй, похотливый интерес и зависть ко мне тогда, когда она просила меня проводить ее до ветру, жгучая ненависть и обещание смерти во взгляде, сопровождающие просьбу взять его в ученики.
Потом память вернула меня во двор сарти Аттарков в тот момент, когда ро’ори готовились к первому айге’тта в своей жизни, – я снова увидел удивление во взгляде Тарваза Каменной Длани, внезапно прервавшегося на полуслове и уставившегося на что-то за моим плечом, затем услышал его недовольный рык и возмущенный вопль азы Ниты откуда-то издалека, еще раз дотронулся до плеча Мэй и, на миг онемев от холодной ярости, которую она испытывала в этот миг, сердцем почувствовал ее слова:
–
В отличие от меня того, который был в прошлом, видевшего только предплечье Ночной Тиши и глаза жены, я сегодняшний видел и чувствовал гораздо больше: безумную смесь гнева, стыда и страха, мелькнувшую в глазах сорвавшегося с места Тарваза Каменной Длани, чувство вины передо мной с Мэй и презрение к Унгару – во взгляде Шарати, болезненный интерес и ожидание – в Хасии. Поэтому слушал себя того и сходил с ума от бессилия что-то изменить…
«Если бы в тот день я вызвал Унгара на поединок, Мэй осталась бы жива… – подумал я в тот момент, когда там, в прошлом, Тарваз Каменная Длань ударом кулака отправил сына в беспамятство. – А вместе с ней и Гарташ Плеть, Уресс и многие другие…»
Мысль о том, что я мог бы сидеть перед костром рядом с женой, была такой горькой, что я подтянул к себе котомку и вытащил из нее заляпанный кровью араллух. Разложил на коленях, разгладил складки, откинулся на ствол дерева и закрыл глаза…