Игрок

— Что вы находите смешным, аббат?

— Глупость некоторых дворян, когда они пускаются в плавание по царству финансов. Они как дети малые, которых бьют удары холодного, расчетливого мира.

— Вы имеете ввиду холодных, расчетливых негодяев, — ответил Орн.

— Но — mon Dieu! — кто же здесь негодяй? Ведь акции находятся там, куда господин Ла и посоветовал их поместать.

— Разве я не сказал, что они обесценились? — нетерпеливо сказал Орн. — Всю прошлую неделю агенты Ла продавали акции. Разве так поступают, когда хотят приобрести контроль над компанией?

— Ни я, ни аббат в настоящее время на это ответить не можем, — сказал регент. — Через некоторое время будет видно, чем вам можно будет помочь. Но вот то, что я должен сделать, Орн, я сделаю. Залог, о котором вы сказали мне, находится у Бернара, и он, как и вся собственность Бернара, теперь принадлежит государству, и от Бернара потребуют его выдачи. А государство, дорогой граф, как вы сами знаете, сейчас далеко от процветания. Но даже и теперь оно может в некоторых исключительных случаях позволить себе великодушие. Я обещаю вам, что государство возвратит вам вашу собственность, точнее, собственность вашей жены. Мне было бы неприятно, если бы графиня Орн пострадала от этой потери.

Это решение было типичным для этого великодушного, экстравагантного, расточительного принца, который и сам никогда не получал отказа, и других мог осыпать неожиданными милостями.

Орн, однако, не был такому повороту событий рад. Он чувствовал, что сгоряча угодил в ловушку.

Ему следовало предвидеть, что регент, знавший о бедности его графства, может поинтересоваться происхождением этого миллиона, ему следовало также предвидеть, что, дав лживый ответ на вопрос регента, он попал в болото дальнейшей лжи, из которого трудно было выбраться, не уронив своего достоинства.

С радостью отказался бы он теперь от этого миллиона, лишь бы спасти свою честь.

Безмолвный, бледный, покрытый каплями пота, стекавшими из под парика, он стоял перед регентом и Дюбуа, которые насмешливо улыбались.

— Надеюсь, — сказал Его Высочество, — что это вас удовлетворит и не потребуется беспокоить господина Ла? — и, обращаясь к Дюбуа, добавил: — Распорядитесь, аббат, чтобы Бернара завтра же допросили об этом.

В отчаянии Орн совершил следующую ошибку:

— Вероятно, это не будет иметь смысла. Бернар станет все отрицать.

Аббат ахнул:

— Отрицать! Он, по-вашему, станет отрицать, что дал вам миллион? Зачем ему это надо? И потом мы же об этом уже знаем.

Усмешка скользнула по его лицу, прежде чем он ответил на свой же вопрос:

— Поймите, господин граф, что у нас имеются все бумаги Бернара. И там мы встретили запись о вашем долге. Возможно, вы просто не подумали об этом.

— У вас имеются… — Орн по инерции начал фразу и запнулся. — То есть я… Не важно…

— Вы, возможно, хотели спросить, что было в записке? Она зашифрована. Но речь о залоге в ней не шла.

Регент посмотрел на аббата:

— Как вы можете это утверждать, не сказав, о чем в ней шла речь?

Дюбуа снова потер свои руки, что показалось Орну отвратительным жестом.

— Я готов сказать об этом, Ваше Высочество, хотя содержание записки может показаться абсурдным, и господин граф, без сомнения, станет все отрицать. В нем говорилось о — как это лучше назвать? — плате за услуги, которые Бернар или получил или собирался получить от графа.

— Невероятно, — сказал регент. — О каких же услугах идет речь?

Его взгляд переходил с аббата на графа.

— Было обнаружено несколько случаев, — уклончиво произнес аббат, — когда крупные суммы денег платились разными maltotiers^[48] влиятельным при дворе людям для, скажем так, протекции.

— Вы, кажется, говорите об обыкновенных взятках, — с гневом заговорил регент. — Но вы же не хотите сказать, что господин граф… — он пристально посмотрел на Орна. — Почему вы молчите? Неужели вы признаете эти обвинения?

Граф был загнан в угол, дальнейшие уловки могли только ухудшить его положение. Он стоял, ссутулившись, на бледном его лице было написано отчаяние.

— До определенной степени, — сказал он с мрачным вызовом и заговорил.

В начале его рассказа регент пытался еще войти в его положение, но в конце он воскликнул:

— Бог мой! — и встал, переполняемый эмоциями. — Да неужели же такое возможно/

Стараясь не смотреть регенту в глаза, Орн развел руки и со вздохом опустил. Это был жест отчаяния.

— Я… Я сильно нуждался, — пробормотал он.

— Так сильно, что вы, дворянин, взяли взятку у вороватого еврея. И как же вы ее отработали? Я что-то не помню, чтобы вы за кого-то заступались.

— Я… Я не настолько потерял совесть.

— Не настолько потеряли совесть! Каково! Вы настолько потеряли совесть, чтобы прийти сюда с жалобой на то, что у вас украли миллион, который вы получили путем гнусного обмана. Вы настолько потеряли совесть, что пытались обмануть меня…

— Монсеньер! — это был крик отчаяния и ярости.

Но, обычно отходчивый, на этот раз регент был неумолим.

— Я слишком сильно выразился? А как люди чести должны назвать это?

И, не ожидая, ответа он продолжал.