Играющий в пустоте. Великая печать

Говоря об этом опыте, я всегда вспоминаю, как рассказывал на ночь сказки своей маленькой дочери. Мы оба очень любили эти пламенные мгновения единения, в которые я как рассказчик и она как слушатель сливались в гипнотическом, несомненно – трансовом переживании, призывая то, что Кларисса Пинкола Эстес называет El duende[19]. В эти уникальные мгновения сказочная фантазия естественным образом текла через меня как бы сама собой. Возникало ощущение, что не я рассказываю сказку, но кто-то, кто знает гораздо больше меня; кто-то, кто знает, чем она закончится и для чего все это делается… Но в процессе самого рассказа ни я, ни моя дочь еще не знали этого, мы просто наслаждались самим состоянием, в котором как бы делили один мозг на двоих. И, следуя безупречному Калидасе, можно сказать, что здесь:

Все тело словно говорило,
Был живописен смысл игры,
Размерность соблюдали ноги,
Был чувству найден верный путь.
Изящно было рук движенье,
Для пауз должный был черед,
Вслед чувству выявлялось чувство,
Вся страсть до крайнего звена.[20]

В октябре 1997 года взаимный интерес к самосовершенствованию столкнул меня с врачами Психоаналитической академии в Санкт-Петербурге. Им были интересны мои исследования в области артистических технологий, в частности исполь зование в работе измененных состояний сознания, а также их крайне интересовали явления, происходящие в мозге адепта Игры во время публичного выступления. Так, по их на стоятельной просьбе в оснащенном специальным оборудованием кабинете, перед командой из 20–25 врачей, их жен и друзей, я извергал из себя обожаемых мною Пушкина и Цветаеву с подсоединенными к голове электродами, что чудовищно мешало моему телу соответствовать динамике, заложенной в поэзии этих великих невротиков. Таким необычным образом с помощью обычной электроэнцефалограммы врачи-психотерапевты стремились получить сигналы, которые проходили через мой мозг, говоря их словами: «в состоянии погружения в ритм и образную структуру стиха в публичном творческом акте».

Признаюсь, это был очень волнительный опыт, крайне невнятный и довольно напряженный поначалу. Все понимали искусственность ситуации, и выход из нее был возможен только через одну дверь – через состояние глубокого расслабления и обнаружения непосредственного, открытого во всех направлениях места для Игры, или, как уже говорилось ранее, через театр сна[21], в котором как внешнее, так и внутреннее могло бы выйти за пределы себя.