Игра в звуки

– Погоди. Кузя есть хочет. Интересно, смогу я сейчас добраться до шкафчика с его кормом? Рыбу он вчера доел. Не хочется двигать все эти экспонаты – мало ли что.

Птич встал и начал осторожно пробираться между неопознанными объектами.

Остановился перед препятствием, наглухо перегородившим путь к шкафчику: матово-серой дыней, с полметра в длину, что покоилась на шести изящно изогнутых ножках. Высотой всё сооружение достигало колен, и приходилось решать: то ли перешагнуть через него, то ли осмелиться переставить на что-нибудь другое – где найдётся место. Птич осмотрелся и решил рискнуть: рядом стояло нечто, что очень хотелось назвать просто сундуком, и на крышке его как раз хватало места. Птич нагнулся, протянул руки, примериваясь. Эмигель посоветовал:

– Ты бы хоть перчатки надел. Вдруг шарахнет.

– Ничего, – ответил Зенон, в котором уже гуляло пивное легкомыслие. – Авось пронесёт.

И приподнял дыню за оба полюса. Напрягся. Поднял, так уж получилось, рывком: она оказалась на деле куда легче, чем представлялось. Повернулся на полоборота. Примерился и плавным движением водрузил конструкцию на плоскость сундука.

Плавно-то плавно, однако, наверное, всё же задел или зацепил или нажал что-то; дыня пискнула, так что даже в ушах зазвенело. Птич невольно отдёрнул руки. Но уже поздно было.

До этого мгновения в кухне, да и во всём доме, стоял серый утренний свет: день обещал быть пасмурным. А сейчас вдруг ударила в глаза яркая краснота. Всё грянуло жарким светом преисподней: каждый предмет, стены, потолок, даже разинувший от изумления рот Эмигель Какадык, и даже кот Кузя, только что поднявшийся на лапы и сладко потягивавшийся – наверное, в предвкушении завтрака.

– Ох, мать честная, – только и проговорил Зенон.

– Пожар! – прохрипел Миля. Хотел, похоже, что-то ещё добавить, но не успел: снова дыня пискнула – теперь дважды – и мир изменился: из тревожно пламенного стал оранжево весёлым, ярко-солнечным, летним, пляжным каким-то, показалось даже, что сразу потеплело, чуть ли не впору стало раздеваться до трусов…

– Вот так бы и оставил, – попросил Эмигель. – Скомандуй ему!

– Может, скажешь – как? – огрызнулся Зенон.

Этого никто не знал. Дыня же, выждав ещё секунд пять, подала голос трижды, вслед за чем мир пожелтел; на этот раз успели заметить, что переход был плавным, хотя и быстрым.

– Солнышко, – сказал Птич, расслабляясь чуть-чуть.

– Боткинский колер какой-то, – не согласился Какадык. – Желтушный.

– Скажешь тоже!

А мир уже зазеленел, как заливной луг по весне, наводя на мысли то ли о вылазке на природу, то ли о свежем салате. Потом прорезалась голубизна – ясная, небесная, лёгкая, почему-то заставлявшая думать о счастье, о любимой женщине, о вечно убегающем горизонте… Эмигель закрыл глаза, пробормотав хмуро:

– Терпеть не могу фиолетового. Под него только эту самую пить.

Он из осторожности не назвал – что именно следует принимать в фиолетовом мире. Но тут же спохватился:

– Слушай, бежать надо. Он сейчас как поддаст ультрафиолетом!

Зенон покосился на кота. Кузя вопросительно смотрел на него, ожидая, видимо, полагающейся порции съестного. Больше ничего, похоже, его не беспокоило. Птич сказал:

– Нет, скорее всего, не поддаст. Вон Кузя не волнуется.

– Он что у тебя – эксперт?

– Они многое чувствуют. Кошки. И коты, понятно.

Дыня снова прозвучала – на этот раз протяжно и как бы разочарованно. И погасла, возвращая миру его сегодняшнюю унылую расцветку.

Минуту-другую друзья приходили в себя. Потом Птич поспешно приблизился к шкафчику, распахнул, достал пакет с кормом. Блюдце было где-то в наглухо заставленном углу, рисковать Птич больше не решился, сыпанул прямо на пол. Кузя посмотрел осуждающе, обнюхал с подозрением, успокоился и принялся насыщаться. Всё было нормально; во всяком случае, оба в это поверили.

– Ладно, – сказал Эмигель. – У нас ещё пять ёмкостей осталось, так что не станем медлить. А что ты там собирался изложить – насчёт денег и перспектив? Не забыл от страха?

– Под тобой сухо? – сделал контрвыпад Птич. – Тряпка не нужна? – И, видя, что партнёр собирается всерьёз обидеться, сразу продолжил: – Ну ладно, шутка. А что касается перспектив, то…

Он вздохнул, как бы вентилируя лёгкие перед долгим объяснением.

– Я вот подумал: всякую вещь можно использовать по-разному. В зависимости от собственного разумения. Можно, как говорится, микроскопом гвозди забивать, топором – балки тесать или головы рубить…

– Вот-вот, – не сдержался Миля. – А врать – нехорошо, воровать же – грешно. Знаешь, я это тоже слышал, и не раз. Так что переходи прямо к делу, считай, что увертюру уже исполнил.