Так что же случилось? Компания засиделась до утра. Утром стали прибираться с подругой. За окном тьма – январское ленинградское утро. В соседней квартире еще гуляли. Стучали к актрисам, звали к себе. Им отвечали через дверь – оставьте в покое! Легли часов в девять утра… и провалились. Проснулась снова от жуткого стука в дверь. Подруга спит. За окном все еще тьма. Значит, все еще утро. Кричат. «Открой!» – и что-то про спектакль. Ответила – оставьте в покое! Перед спектаклем надо выспаться. И снова легла. А был уже вечер.
На следующее утро… догадайтесь сами, что было с ней на следующее утро.
А в театре наступила зловещая тишина. Событие экстраординарное. Возмущение всеобщее. В
– Мне не нужны артисты, на которых я не могу положиться. Я бы вообще не разговаривал с вами, если бы вы не были нужны театру. Разумеется, я вас увольняю, но через неделю я вынужден буду взять вас обратно, потому что вы играете в спектакле, который уже объявлен. У меня связаны с вами большие планы, которые вы сорвали. Если вы заболели, вы обязаны предупредить театр заранее. А если вас нет на месте к явке, то… Валериан Иванович!
(Вбегает Валериан Иванович, стоявший за дверью.)
– Валериан Иванович, если актрисы нет на месте, почему немедленно не позвонили и не проверили?
– Георгий Александрович, у нее нет телефона. (Выходит.)
– Лишить премии, объявить выговор – это неадекватные меры! Все должны понять, что в театре так не может быть! Вообще –
(Валериан Иванович входит – так и хочется сказать: «Входит с топором», но это слишком – входит, готовый записать решение владыки.)
– Валериан Иванович! А как это возможно, что у ведущей артистки театра нет телефона? (И еще громче.) Немедленно поставьте перед дирекцией вопрос об установке телефона! Левит в театре?
– Да, Георгий Александрович.
– Вот пусть он займется! Не-мед-лен-но!
– Хорошо, Георгий Александрович. (Выходит.)
– Идите, Наташа! И объясните письменно, почему вы не смогли вовремя предупредить о своей болезни.
Мы с Басилашвили ходили к Товстоногову с адвокатской миссией, но вина-то была очевидна. Понять можно, но простить?.. Тенякова и не просила прощения. Она пришла к шефу принять кару. Г. А. определенно сказал – такого в театре быть не может. Вообще – не может быть. Лишить премии, объявить выговор – неадекватно случившемуся. Только увольнение. Актриса нравится, но… только увольнение! И что же делает Гога? Ничего! Вообще ничего! Как не было. Почему? Дал слабину? О нет! Он сказал Наташе: «Я вас увольняю. Но через неделю я должен буду взять вас обратно. Вы будете нужны. Поэтому я не буду вас увольнять. Идите и сами разберитесь с формальными объяснениями». Помиловать и больше не обсуждать! Королевская милость.
«Товстоногов и дисциплина» – очень плохое название для главы. Товстоногов не занимался дисциплиной, ею занимался Валериан Иванович. Нарушение дисциплины для Г. А. было нарушением морали, помехой творчеству, а значит, преступлением. Случай, подобный описанному, был вообще единственным. Что касается опозданий на репетиции (чем я, кстати, сильно грешил), то это никогда не выливалось в упреки и нотации. Г. А. просто вскидывал голову и молча смотрел на вошедшего. И все замирало. И возможность грозы была страшнее самой грозы. Было лишь два возможных продолжения: рассмешить Гогу и присутствующих, придумав какое-нибудь невероятное оправдание, либо дождаться, когда он отведет глаза, закурит и скажет сухо: «Давайте начнем». И тогда мучиться и знать, что все испорчено – настроение, сегодняшняя репетиция, – знать, что этот маленький шрам в отношениях останется надолго, если не навсегда.
«Товстоногов и пьянство» – тоже плохое название, потому что Г. А. пьянства не терпел. Я уже писал об этом: пьяный на сцене БДТ – нонсенс. Но и в быту империя Товстоногова имела свой особый климат. Я не хочу сказать, что мы не пили, – мы пили, и пили много. Но в отличие от страны в целом, пьянство не считалось доблестью.