Игра в жизнь

– Ну конечно… Я ведь обязан рассматривать не человека как личность, а только его произведение – есть в нем, в произведении, что-нибудь вредное для советского народа или нет. Так ведь? Так вот, в этих стихах ничего такого нехорошего, вредного я не нахожу. Для вашего исполнения я их «литую». Всё. – Смотрит на меня пристально и хитро улыбается. – Это хорошо, что вы теперь пришли, а не позже. А то я скоро, наверное, уйду отсюда. Меня Аркадий Исаакович зовет к себе завлитом. Мне здесь что-то тяжело стало.

Вот такие бывали цензоры в самые цензурные времена! Так что – залитовано!)

– А что вы скажете об этом вот стихотворении? – Следователь достает из стопки один листок и протягивает его мне.

Это был небольшой стишок о старухе, которая живет в маленькой комнате, где почти темно, потому что праздники и окно перекрыто снаружи портретом кого-то из членов Политбюро… или Сталина? – я сейчас плохо помню это стихотворение.

– Что скажете?

– Это мне, прямо скажу, не очень нравится.

– Да что там «не очень». Это антисоветчина!

– Не знаю… я этого стихотворения никогда не видел. Но ведь Бродский, вообще-то, совершенно не политичный поэт. Он выдающийся лирик. Вот послушайте… – И я читаю (да, так было!), читаю следователю стихотворение Бродского «Через семь лет»:

Так долго вместе прожили, что вновь
Второе января пришлось на вторник…

Читаю, а сам думаю: сейчас начнется про его процесс, про эмиграцию, длинный будет разговор. Что бы еще ему прочесть? «Новые стансы», что ли? (А кстати, это с окном, закрытым портретом, я использовал потом через много лет в фильме «Чернов/Chernov» в сцене майского праздника.)

– А кого из друзей Бродского вы знаете?

– Мы с ним были знакомы довольно поверхностно. Много общих знакомых, а друзей… нет, друзей – нет.

– Эткинд?

(Вот оно! Ах, все-таки сюда, остальное было только прелюдией!)

– Вы знаете, что Ефим Эткинд собирается уезжать?

– Нет, не знаю.

(Я вправду этого не знал, и я ошеломлен.)

– А он собирается. Как вы к этому относитесь?

– Это ужасно. Это громадная потеря для нас.

– А для него?

– И для него. Колоссальная. Он неотъемлемая часть Ленинграда.

(Я пытаюсь натянуть на себя маску прямодушного дурачка.)

– Как вы к нему относитесь?

– Я его высоко ценю. Он замечательный переводчик. В его переводе мы играли антифашистскую пьесу Бертольда Брехта.

– Когда вы с ним в последний раз виделись?

– Ну-у… давно… А вы в каком качестве меня сюда вызвали?

(Мы перебрасываемся фразами все менее содержательными. Я жду появления имени «Солженицын», и оно появляется.)

– Читали? Что? Кто дал?

– Читал то, что было опубликовано.

– А что не было?

– «Раковый корпус».

– Кто давал?

– Я не помню. Это давно было.

– «В круге первом»?

– Нет.

– Нет?

– Нет.

(Про «Архипелаг» вопроса нет. Странно. Миновали Солженицына. С улыбками недоверия, с усталым покачиванием головой, но миновали. А куда же все клонится-то? Время-то утекает.)

– Ну ладно, Сергей Юрьевич. Вы понимаете, надеюсь, что о нашем с вами разговоре никто не должен знать? Понимаете?

– Понимаю.

(Это ошибка! Не надо было произносить этого слова! Но уж очень хотелось скорее уйти отсюда, а он занес ручку, чтобы подписать мой пропуск, и задержал в воздухе, ожидая моего ответа.)

– Понимаете?

– Понимаю.

(Эх, моя ошибка!..)

– Я вам запишу мой телефон. Вы позвоните, если придут в голову какие мысли.

– По поводу чего?

– Да по любым поводам. Вот телефон. Вам пригодится. Спросить товарища Чехонина.

Репетировали. О чем-то говорили. Кажется, шутили… помню – смеялись. После репетиции поехал по какому-то мелкому делу на «Ленфильм». С кем-то встречался, что-то обсуждали… Вышел из подъезда студии, перешел проспект Горького и, миновав вход в метро, углубился в парк Ленина. Сел на скамейку недалеко от памятника «Стерегущему», поставил локти на колени и сжал голову руками. «Спокойно, спокойно, – сказал сам себе мысленно, – сейчас разберемся… во всем… с самого начала».

Это было давно. Это было в другой жизни. Это было четверть века назад. Я с трудом идентифицирую себя нынешнего с собой тех лет. Но я всей душой сочувствую этому человеку возрастом под сорок, сидящему в парке Ленина возле памятника «Стерегущему», обхватив голову руками. Он очень неумело и слишком нервно решал возникшую перед ним задачку.

А задачка, в сущности, была простая. Надо сообщить Эткинду, что им сильно интересуются. Но телефон Эткинда наверняка прослушивается. И явиться к нему нельзя – и ему можно навредить, и этим товарищам прямой вызов бросать опасно – мне совсем не хочется продолжать встречи с товарищем Чехониным. Значит, надо найти нейтрального общего знакомого, которому можно довериться, но который сам при этом не находится «на крючке». Но еще это должен быть человек, который постоянно общается с Ефимом, иначе, если он вдруг туда сунется, получится, что я его впутал в неприятности. Простая задача? Если не сам ее решаешь, то очень простая. А если сам…