Игра в судьбу

Теперь, рассуждал он, у него был паспорт. Да, чужой, да, им не возможно пользоваться, но есть же люди, которые могут грамотно вклеить туда его, Валькину, фотографию. Да, он их не знает, но если поискать, то найти можно. Мог бы, наверное, помочь Седой, но он помогать не будет — зачем этому дармоеду терять кормильца? Скорее он просто отберёт его и сменяет на своё пойло. Валёк отложил этот щекотливый вопрос на потом и перешёл ко второму. Деньги он ещё не считал, но, навскидку, их было раз в пять больше, чем он получил при расчёте в части. Здесь всё было в порядке и он перешёл к одежде. Валёк тихо рассмеялся — у него было всё! Даже брюки, те новые, ни разу не надёванные джинсы, которые судьба подарила ему на новый год. Это было тридцать первого декабря. Уже стемнело, когда, обходя мусорные бачки, он оказался около вещевого рынка. На рынок он не заходил — торгаши были злы и агрессивны, видя в каждом бомже потенциального вора, и спокойно могли накостылять по шее. Сейчас они закончили торговлю и волокли свои баулы и коробки к разномастным машинам, сгрудившимся за воротами рынка. Вышел коренастый толстомордый мужик с тремя коробками, поставленными друг на друга. Он шёл, скользя, спотыкаясь и матерясь, ничего не видя перед собой. Валёк с интересом наблюдал за его клоунадой и молил бога, чтобы толстомордый упал и рассыпал свой товар. Он не упал, но скинул верхнюю коробку, засыпав обледенелую дорогу скользкими целлофановыми пакетами с яркими этикетками внутри. Валёк кинулся собирать товар. Толстомордый поставил коробки на землю и встал столбом, следя за каждым Валькиным движением. Подбежала напарница, подхватила и уволокла полные коробки, а Валёк всё ползал на коленях, отыскивая разлетевшееся добро. Когда последний пакет упал в коробку, толстомордый брезгливо ткнул Валька кулаком спереди и сзади, проверяя, не спрятал ли он чего под телогрейку, и пошёл к машине.

— Денег дал бы, я же помог, — попросил Валёк.

— Сейчас дам, — не поворачивая головы грозно прорычал толстомордый, — вот коробку поставлю и отоварю тебя по полной программе.

— Дай ему, Фёдор, дай, — визгливо заверещала напарница, — совсем обнаглели, дармоеды чёртовы!

— Куркули проклятые, жлобы, мать вашу, — шептал Валёк, поспешно унося ноги. Он на что-то наступил в темноте, оно призывно зашуршало, и тяжёлый пакет с яркой этикеткой внутри мигом скрылся под полой Валькиной телогрейки. Седого в берлоге не было. Валька вскрыл пакет, обнаружил джинсы, но даже не прикинул на себя, а засунул назад и зарыл в картонных коробках своего лежбища.

Сейчас он не думал о том, что ботинки могут оказаться малы, а брюки широки или коротки. Четыре месяца бомжевания приучили его относиться к вещам просто, без выпендрёжа, видеть в них не украшение тела, но исключительно согреватель плоти. Два вопроса из трёх были решены, и Валька теперь заботил дальнейший ход событий.

— Куда пойти, куда податься, с кем пройтись, кому отдаться? — мурлыкал он давно забытую частушку, размышляя о своей дальнейшей судьбе.

Самым правильным было бы вернуться в часть и попробовать там выправить новые документы, но часть документы не даст, а пошлёт в вышестоящий штаб, те отфутболят ещё куда-нибудь и будет бывший прапорщик Хороших мотаться за свой счёт по всей бескрайней России, пока не растратит все деньги и не осядет снова в очередной берлоге.

Можно пробраться в родную деревню и попытаться всё сделать там, но и этот вариант показался ему безнадёжным. Совершенно ясно было одно — надо сматываться (Вальке не хотелось употреблять слово «бежать») и как можно скорее. Он задремал сидя (половину его ложа занимала коробка с аккуратно сложенными вещами того бедолаги), обняв коробку, и положив голову на нетронутый кирпич хлеба. Сердце устало от переживаний, а голова от лавины мыслей и сейчас он просто отдыхал, прокручивая перед закрытыми глазами любимый мультик, который, как ему помнилось, назывался «Пластилиновая ворона». В нём, непостижимым образом, перетекал пластилин, превращая ворону в корову, корову в человека, а человека ещё в кого-то, кого он знал, но никак не мог вспомнить. Валёк заснул и увидел женщину. Она тоже перетекала, превращаясь то в продавщицу магазина, то в проводницу весёлого вагона, то в молодую ласковую и очень знакомую незнакомку, в которой он никак не мог узнать маму.