Игра в судьбу 2

– Насчет пророчества это к Вессаэлю. – отрезал он. – Надо рассказать ему все немедленно. Для переноса голоса здесь слишком глубоко, так что быстро сворачиваем свои дела…

– Не вижу причин для спешки, – прервала я его. – Что изменится, если мы эти дела все же доделаем? Не знаю как ты, а я очень хочу получить свою одежду, мне ее сильно не хватает. Да и с гномаэ не помешает кое-что уточнить, а то рассказывать-то пока особо нечего.

Дан еще немного посчитал про себя и… согласился. Действительно, днем раньше узнает об этом сьеррин, днем позже – особой разницы нет, а сюда пришлось бы возвращаться. Так что решено было по возможности не менять наших планов. И спустя полчаса я уже спокойно, без надрыва и пафоса, разговаривала с мастером-ювелиром в его кабинете. Правда, предварительно убедив Тавеля, что вполне способна обойтись без охраны и отпустив его обратно к нежно любимым иссолам. Грубоватые манеры гномаэ, начисто лишенные данских заморочек, доставляли мне сейчас чуть ли не наслаждение. Я даже сразу сумела попасть ему в тон, не особенно задумываясь, почему мне так легко разговаривать с ним подобным образом. Но так уж вышло еще там, в храме, и теперь продолжалось по накатанной, причем, к обоюдному удовольствию.

Главной достопримечательностью в кабинете Балайета был огромный, массивный стол, покрытый темно-бежевым сукном. Именно сукном, настоящим, свалянным из шерсти, а не сотканным «шелкопауками» данов. На этом сукне и лежали сейчас два меча: мастерской ковки калаири – простой, грозный и этим прекрасный; и лаири – изукрашенный роскошно до удивления. В голове не укладывалось, как на эту небольшую железку налепили столько декора и каменьев. От него я вначале отказалась – на кой мне эта неудобная штука? Парадный «мундир» я носить не собиралась. Но мастер отказа не принял, причем настолько жестко, что заставил почувствовать себя глупо – словно первокурсница, разжеманившаяся не к месту.

«И что это я, действительно? Ну не нравится мне этот меч, и?.. Подарить некому? Вот хотя бы Суинни – он такую вещь явно оценит. И нечего обижать хороших людей, то бишь гномов»… Впрочем, мастер тут же уточнил: это вовсе не благодарность за Меч Пути, а всего лишь устранение временных неудобств (нужно же мне что-то повесить на опустевшую перевязь). А насчет того, что будет достойным ответом на подобный подарок, они еще не решили. Пока только размышляют и прикидывают.

Я испугалась. Если эти драгоценные клинки не благодарность, то, боги спаси, что меня еще может ждать?

– Кстати, забери это. – Балайет выложил на стол стопку моих дулел, отданных за арбалет.

– Не поняла.

– Забери это, говорю, и теперь можешь вообще забыть о них. Ни один из наших никогда больше не потребует с тебя платы. Ни за что.

– Да ты что творишь, мастер? – я подпрыгнула словно ужаленная. – Ваши люди этим себе на жизнь зарабатывают, а ты заставляешь их на подарки мне работать?

– Не понимаешь – лучше молчи! – резко оборвал он меня. – Запомни, ты для нас теперь Хранитель Пути, помочь тебе – великая честь для любого, они за нее передраться готовы. А предложить деньги в ответ на это – незаслуженно оскорбить. Понимаешь?

– Нет, – выдохнула я. – Может, все-таки объяснишь, о каком пути идет речь? И почему именно я должна его хранить? Больше некому?

– Действительно, пришло время тебе о многом узнать…

Мастер прошел в угол кабинета и благоговейно вытащил из стоявшего там сундука огромную, страшно тяжелую книгу в красно-коричневом переплете, застегнутую аж на три серебряные застежки. Совсем, кстати, не декоративные. Чтобы расстегнуть их все, Балайету потребовалось минут пять, а вот чужой, не знавший их секрета, не справился, наверное, и за год.

– Это последняя из наших Бэр. Ни один чужак никогда их не касался, – пропыхтел он ни капельки не торжественно, возясь с неподатливыми замками.

Я присвистнула. Точно, не касались. Даже даны никогда не касались, но о существовании этих книг знали – мне Вокэнни рассказывал. То, над чем возился сейчас гномаэ, было одной из самых почитаемых их святынь. И жуткой тайной, над которой они тряслись слишком уж активно, по-моему. Потому что на самом деле это был всего лишь свод летописей, и ничего больше.

Один раз в шестьдесят лет его переписывали, добавляя самое главное из событий, случившихся за последнее время, и убирая, соответственно, кое-что из записанного там раньше, но потерявшего свою важность. Ибо в Бэре всегда должно быть ровно тысяча шестьсот страниц, ни больше и ни меньше. Экземпляр, потерявший актуальность, разумеется, не выбрасывался. Все они сохранялись тщательно и благоговейно, для этого не брезговали даже заклятиями ушастых. Вот откуда, кстати, соседи и знали о них.