Игра в косынку. Практикум

На сим красноречие мужичка покинуло и он свирепо уставился на нас из-за монитора. Мы потерянно молчали. Тогда нам предложили что-нибудь сказать. Мы предпочитали мучаться нечеловеческими угрызениями совести в полной тишине — внезапно накатила жуткая пульсирующая головная боль, притупившая боль душевную. С выражением героической скорби я окинула взглядом Анечку и с удивлением отметила, что раскаяние на ее лице сменяется какими-то мыслительными процессами. О их качестве судить не берусь, но Анечка судорожно шарила глазами по комнате, раскачивалась на стуле, и, судя по всему, заключала какую-то замысловатую сделку с собственной совестью. Я слегка подобралась — в конце туннеля замаячил слабый свет. Анечка же некоторое время размышляла, силясь облечь в слова свои открытия, а потом слегка подалась вперед и задушевно обратилась к мужичку:

— Скажите, процессор у вашего компьютера 486?

— Ну да, — подозрительно нахмурился мужичок. Доверия у него к нам не было ни на грош — умыкнуть полуубитый 486 компьютер для таких людей, как мы, — пара пустяков. Мужичок решил стоять за имущество насмерть.

— И стоит на нем виндоуз 95? — продолжала Анечка, обласкав нашего мучителя труднопередаваемым оскалом.

— Да, — мужичок начал нервничать, потому что злая судьбина решила добить нас до конца, и у Анечки начал дергаться глаз.

— А в «играх» «косынка» у вас есть? — продолжала допытываться Анечка, придерживая глаз рукой.

— Есть, — если было бы можно, мужичок расстрелял бы нас прямо на месте, по законам военного времени. К сожалению, у нас гуманное государство. Кажется, мы все еще считались подозреваемыми в пьяном беспределе, а не пьяными беспредельщицами.

— Оперативки не хватает, — гнула свое Анечка, — тормозит по-черному, да?

— Ну…

— Но «косынка» работает?

— Работает, — сказать по правде, я была поражена выдержкой мужичка и уже начала сомневаться в том, что за анечкиными расспросами стоит какой-нибудь план. Она развеяла мои подозрения, предложив выход простой как правда.

— Ну, Марго, — повернулась ко мне подруга, — я думаю, ты меня понимаешь: выбраться из этой могучей жопы и попить чего-нибудь холодненького…

— И горячую ванну, — покивала я, пораженная легкостью предлагаемого выхода, — только как?

— Не знаю как ты, а я свое дело знаю, — кротко выдохнула Анечка, мешком повалилась на пол и забилась в жутких конвульсиях.

Как это было отвратительно! Я прониклась к своей подруге глубочайшим уважением. Она гнулась, размахивала ногами, извивалась, крючила пальцы, воздевала их к потолку и пронзительно завывала. Устоять было невозможно. Если бы мне разрешили, я дала бы Анечке Оскара. Она принялась биться головой об пол, вопя:

— И голову мне залечи, залечи мою сраную голову!!! — эти слова подняли Анечкино выступление на новую высоту. Я ощутила себя бездарной неумехой.

Чуткие и душевные питерские менты некоторое время боролись с собой, для охлаждения помутившегося разума перечисляя наши непотребства мысленно, но надолго их не хватило. Волна сострадательного ужаса нарастала в комнате постепенно, ширилась, и в один миг затопила комнату. Под Анечкины апокалиптические завывания сержант с мужичком повскакивали со своих мест и как в замедленной съемке бросились к ней на помощь. Та же не замолкала ни на секунду, вопила так, что нервы натягивались и рвались, не выдерживая напряжения. Бледные, ополоумевший менты принялись орать вместе с Анечкой — сначала они просто матерились, а потом принялись драть глотки, упав на колени над Анечкиным извивающимся телом. Почему они не позвали на помощь — не знаю. Почему никто не пришел на помощь к ним — сказать трудно.

В этой сплошной пелене всеобщего воя, паники и ужаса, я поняла, что пришло время действовать. Вернее, я поняла, что время действовать пришло уже давно, и я протупила зря лишних полторы минуты, пока Анечка старается за нас двоих. Подвывая (потому что как же так — все голосят, а я — ни звука?) я подскочила, мухой метнулась за компьютер, дрожащей рукой открыла косынку и принялась раскладывать ее. В глазах прыгали какие-то точки, я то пыталась спрятаться за монитором, что выглядывала из-за него как партизан под перекрестным огнем. Очень дрожали руки, вой не стихал, напротив, в ушах звенело, точки перед глазами сменились кругами, навалилась предательская слабость, впервые в жизни захотелось грохнуться в обморок, перед клавиатурой, засыпанной крошками от печенья, лежало два обгрызенных простых карандаша и открытая папка с протоколом, зафиксировавшим наши непотребства. Краем глаза я выхватила обрывок длинной фразы: «утверждали, что являются агентами МОССАД и ЦРУ, пытаясь предъявить…»

Нереальная сумма очков, с которой завершился пасьянс, перемешалась с кратким ощущением свободного падения, которое накрыло с головой на сотую долю секунды, а потом я ухнула в мирную тишину своей кухни.

И ничего.