Игра в классики

Вот так оно было, невероятно, но гармония длилась, и не было слов, чтобы ответить на доброту этих двоих, разговаривавших с ним и глядевших на него с клеток классиков, потому что Талита, сама того не зная, стояла в третьей клетке, а Тревелер одной ногой стоял на шестой, и потому единственное, что можно было сделать, это чуть шевельнуть правой рукой, робко, в знак привета, и сидеть так, глядя на Магу, на Ману, и думать про себя, что в конце концов встреча все-таки состоялась, хотя и не могла длиться дольше, чем этот ужасно сладостный миг, когда лучше всего, пожалуй, не мудрствуя лукаво, чуть наклониться вниз и дать себе уйти – хлоп! И конец.

* * *

(—135)

С других сторон (Необязательные главы)

57

Я стараюсь освежить некоторые понятия к приезду Адголь. Как ты считаешь, не привести ли ее в Клуб? Этьен с Рональдом будут от нее в восторге, она совсем сумасшедшая.

– Приведи.

– И тебе бы она могла понравиться.

– Почему ты говоришь так, словно я уже умер?

– Не знаю, – сказал Осип. – Правда, не знаю. Просто у тебя такой вид.

– Сегодня утром я рассказывал Этьену свои сны, очень забавные. А сейчас, когда ты в прочувствованных словах описывал похороны, у меня эти сны перемешались с другими воспоминаниями. Наверное, и вправду церемония получилась волнующая, че. Довольно необычное дело – одновременно находиться в трех разных местах, но сегодня со мной происходит именно такое, может быть, под влиянием Морелли. Да, да, я сейчас расскажу. Вернее, в четырех местах одновременно. Я приближаюсь к вездесущности, че, а оттуда – прямо в психи… Ты прав, наверное, я не увижу Адголь, сковырнусь гораздо раньше.

– Дзэн-буддизм объясняет возможности вездесущности, нечто подобное тому, что почувствовал ты, если ты это почувствовал.

– Конечно, почувствовал. Я возвращаюсь из четырех мест одновременно: утренний сон, который еще жив и не идет из головы. Кое-какие подробности с Полой, от которых я тебя избавляю, твое яркое описание погребения малыша, и только теперь понимаю, что одновременно я еще отвечал Тревелеру, моему буэнос-айресскому другу; этот Тревелер, при всей его распроклятой жизни, понял мои стихи, которые начинались так, вдумайся немного: «Я снюсь тебе унитазом». Это просто; если ты вдумаешься, может, и ты поймешь. Ты возвращаешься к яви с обрывками привидевшегося во сне рая, они повисают на тебе, как волосы утопленника: страшное омерзение, тоска, ощущение ненадежности, фальши и главное – бесполезности. И ты проваливаешься внутрь себя и, пока чистишь зубы, чувствуешь себя и впрямь унитазом, тебя поглощает белая пенящаяся жидкость, ты соскальзываешь в эту дыру, которая вместе с тобой всасывает нечистоты, слизь, гной, струпья, слюну, и ты даешь унести себя в надежде когда-нибудь вернуться в другое и другим, каким ты был до того, как проснулся, и это другое все еще здесь, все еще в тебе, в тебе самом, но уже начинает уходить… Да, ты на мгновение проваливаешься внутрь себя, но тут защита яви – ну и выраженьице, ну и язык – бросается на тебя и удерживает.

– Типичное экзистенциалистское ощущение, – сказал Грегоровиус самодовольно.

– Наверняка, однако все зависит от дозы. Меня унитаз и вправду засасывает, че.

(—70)

58

– И хорошо сделал, что пришел, – сказала Хекрептен, насыпая свежую заварку. – Дома-то лучше, что ни говори, совсем другая обстановка. Тебе надо взять два-три дня отпуска.

– Конечно, – сказал Оливейра. – А то и больше, старуха. Жареные пончики выше всяких похвал.

– Какое счастье, что тебе понравились. Не объедайся слишком, а то пронесет.

– Не беда, – сказал Овехеро, закуривая сигарету. – Сейчас вы у меня поспите в сиесту, а вечером, думаю, уже сможете выложить флеш-рояль и тузовый покер.

– Не шевелись, – сказала Талита. – Поразительно, не можешь ни секунды быть в покое.

– Моя супруга страшно недовольна, – сказал Феррагуто.

– Возьми еще пончик, – сказала Хекрептен.

– Не давать ему ничего, кроме сока, – приказал Овехеро.

– Национальная корпорация ученых в различных науках по принадлежности и их научные учреждения, – пошутил Оливейра.

– Кроме шуток, че, ничего не ешь у меня до утра, – сказал Овехеро.

– Вот этот, где побольше сахара, – сказала Хекрептен.

– Постарайся уснуть, – сказал Тревелер.

– Эй, Реморино, стой у дверей и не давай Восемнадцатому донимать его, – сказал Овехеро. – Он такой шум поднял, все твердит о каком-то бум-пистоле.

– Если хочешь спать, я закрою шторы, – сказала Хекрептен. – И не будет слышно радио дона Креспо.

– Не надо, оставь так, – сказал Оливейра. – Передают что-то Фалу.

– Уже пять часов, – сказала Талита. – Не хочешь поспать немного?

– Смени ему еще раз компресс, – сказал Тревелер. – Сразу видно, от компресса ему легче.

– Он и так у нас в компрессах, как в ванне, лежит, – сказала Хекрептен. – Хочешь, я сбегаю куплю «Нотисиас графикас»?

– Купи, – сказал Оливейра. – И пачку сигарет.

– Еле заснул, – сказал Тревелер. – Но уж теперь проспит до утра, Овехеро дал ему двойную дозу.