Игра в Апокалипсис

Ольга Романова Игра в Апокалипсис

Перевозчик

«Я увожу к отверженным селеньям,

Я увожу сквозь вековечный стон,

Я увожу к погибшим поколеньям».

Данте Алигьери «Божественная комедия»

Сенатор открыл глаза. В глубине комнаты, во тьме, стоял человек.

– Вы кто?

– Перевозчик.

– Как вы попали сюда?

– Ты позвал.

Перевозчик вышел из тени в холодный, призрачный свет восходящей луны.

Высокий брюнет, коротко стриженный, чёрная футболка, небрежно заправленная в джинсы, здоровое, крепкое тело. Нет, его он не звал.

– Вы видно ошиблись адресом, мистер….

– Перевозчик.

«Чёрт, – мысленно выругался сенатор. – Этого мне только не хватало».

Он провёл дрожащей рукой по воспалённому лбу.

«Как же болит голова…».

Тяжёлая, чёрная кровь, пульсирующей болью стучала в его голове. Боль была сильнее страха, которого он сейчас отчаянно ждал. Страх заставил бы боль уйти, заставил бы действовать. Но страха не было.

– Вы сказали, вас зовут Перевозчик. Это имя или…?

– Призвание.

Волна горячего гнева подкатила к горлу сенатора. Как смеет этот наглец так свободно вести себя с ним, с человеком, привыкшим видеть рядом с собой лишь услужливых шлюх обоего пола, прикормленных им и рабски послушных его воле. Не желая казаться слабым, сенатор снова спросил, вкладывая в каждое слово всю свою ненависть и презрение к этому человеку:

– И чем же, позволь спросить, занимается Перевозчик?

– Помогает таким гнидам, как ты, благополучно сдохнуть.

Перевозчик смачно сплюнул на чистые полы спальни.

– Как это, сдохнуть? – не понял сенатор. – Ты киллер? Кто тебя нанял?

– Как ты думаешь, где ты сейчас находишься?

– Дома, конечно.

Сенатор был в бешенстве. Вот сейчас он закроет глаза, потом откроет и, если этот тип все еще будет стоять возле его кровати, он…, что-нибудь обязательно сделает. Только бы проснуться. Ведь это – всего лишь сон, один из его кошмаров, которые преследуют его с тех пор, как он стал сенатором. Конечно, он дома….

Слова Перевозчика ударили наотмашь, как в детстве, отец: холодно, больно, несправедливо:

– Здесь и сейчас кончается твоя поганая жизнь.

Сенатор вздрогнул. Спальня исчезла. Больничные стены, пахнущие смертью, окружили его подобно гончим, почувствовавшим запах крови. Его крови.

– Где это я?

Он увидел себя лежащим на операционном столе. Вокруг него суетились люди в больничной униформе.

– Мы теряем его, – услышал он чей-то взволнованный голос.

И страх пришёл. Но не тот, животный страх всепобеждающей жизни – взрыв адреналина в крови, а липкий, зловонный страх смерти, страх слабости, боли и тьмы.

«Нет, это не я. Только не я,» – мысли сенатора бились в голове испуганной птицей. – «Это какая-то ошибка. Это сон. Я не мог умереть! Я не могу умереть!»

– Эй! Вы…! Там….

– Они не слышат тебя.

Душа сенатора затрепетала.

– Как это не слышат? Я что, уже умер?

– Ты застыл в полушаге от смерти….

– Какой смерти?! Я всего лишь выпил лишнего! Из-за этого не умирают!

Сенатор бросился к Перевозчику.

– Скажи им, что я ещё жив!

Перевозчик сделал движение, будто смахивал с себя помойную муху.

– Не могу. Я всего лишь тень в мире без голоса. У меня нет ни силы, ни прав, ни… желания.

– Постой, Перевозчик, я заплачу тебе, сколько скажешь. Только, прошу тебя, скажи им, что я ещё жив! Я богат и влиятелен. Я сделаю все, что ты захочешь, только не дай мне умереть!

Перевозчик нахмурился.

– Вот из-за таких мерзавцев как ты, – сказал он холодно-жёстко, – мир и катится в пропасть. Ты думаешь, всё можно купить, но время – не вещь, оно не подвластно человеческому «хочу». Ты умрёшь….

Сенатор завыл. Его покрытое морщинами квадратное лицо с близко посаженными глазами, орлиным носом и тяжёлым подбородком, исказила гримаса ужаса. Впервые в жизни он не контролировал ситуацию.

Он никогда не думал о смерти, потому что был здоров как бык и богат как арабский шейх. Да, он был богат, потому что умел жить. «Деньги не пахнут», – часто цитировал он избитую фразу. И деньги любили его.

«Джонни-всё-схвачено» – прозвище, полученное им в старших классах «Кинкейда», голодным паразитом, проросло в его тёмной душе, год за годом, отравляя сердце холодной завистью к тем, кто был выше его: богаче, успешней, добрее.

Джон Биттер младший не был праведником; Божьи и человеческие законы были бессильны против его любви к роскоши, женщинам и дорогому вину. Ни церковь, в которую он никогда не ходил, ни семья, которую он оставил ради карьеры, не смогли удержать его в лоне добродетели. «Выживает сильнейший», – любил повторять сенатор. И он был сильным. Поэтому, мысли о смерти никогда не посещали его. Сколько раз, он осуждал на смерть других, посмевших встать у него на пути, – его пути. Сколько раз, его враги подсылали к нему убийц, и он не боялся. Почему же сейчас он так напуган и растерян, как преступник, пойманный за руку на месте своего позора? Мысль о неизбежности приводила его в отчаяние.

– Я не хочу умирать!

– Поэтому я здесь.

Душа сенатора потемнела.

– Нравится смотреть на боль?