Игра шутов

— Скажи, какой Моисей воззвал к тебе? Какой посланник Бога заставил тебя восстать? — Тади Бой явно провел какое-то время в отеле. — Я думал, ты сегодня дежуришь.

— Я и дежурил, но теперь возвращаюсь. Что это за бред тут все повторяют? Ведь не побежишь же ты по крышам в таком состоянии?

На темном, потном лице появилось выражение упрека.

— В каком таком состоянии?

— Да еще и ночью. Ты ведь убьешься. Бог мой, разве ты не знаешь, как король любит Сент-Андре? Если он упадет по твоей вине…

— Если он станет… станет падать, — сказал Тади, отпуская лучника, — то на улице через каждые пять шагов найдется дама, готовая подхватить его.

— Ладно, но ты-то ведь не хочешь разбиться насмерть. Ты сейчас пойдешь со мной, — распорядился Робин Стюарт, в свою очередь крепко хватая оллава.

Тот дернулся, извернулся — и в руках у лучника остался пустой колет. С увитой виноградом стены отеля послышался смех: Тади карабкался вверх, цепляясь за лозы, пока его нечесаная черная голова не показалась на фоне бескрайнего, омытого лунным сиянием неба. Он позвал Стюарта.

— Давай поднимайся, мне нужен напарник.

— Слезай, не дури.

— Боишься?

Лучник поджал свои тонкие губы:

— Да слезай же вниз, дуралей. Пусть другие, если хотят, ломают себе шеи. Ведь это же не твоя страна, прах ее побери.

— И не твоя тоже. Давай покажи им всем, чего стоит твоя страна. Поднимайся.

До них обоих долетел снизу дикий кошачий концерт. Стюарт заговорил; глаза его, устремленные кверху, казались белыми в глубоких впадинах.

— Нужно больше мужества, чтобы отказаться от глупой затеи, чем чтобы следовать за…

Кучерявый, пузатый, влекомый демоном по крышам Блуа, Лаймонд скинул с ног башмаки, и они, описав две сверкающие дуги, попали в толпу, запрудившую все подъезды к отелю. Затем он встал на колени и протянул руку.

— Друг мой Робин… Давай побежим вместе.

И Робин поднялся на крышу.

Эту ночь Робин Стюарт вспоминал всю свою жизнь. Памятной она оказалась и для принца Барроу, который с Пайдаром Доули, оставшимся далеко позади, шел к дому большими шагами, борясь с неведомым прежде чувством и с тоскливым ощущением душевной смуты и не замечая, как некие тени сгущаются в углах. Памятной выдалась она и для Дженни Флеминг, которая не одна ночевала в своей прелестной спаленке в замке. И, наконец, памятной была она и для Уны О'Дуайер, которая чуть не до зари сидела в опустевшем особняке Мутье, глядя невидящим взором в прогоревший очаг.

Глава 5 БЛУА: МЕРА ЗЛОБНОГО УМЫСЛА

Король освобождается от ответственности за несчастные случайности, происходящие по вине расселины, что пересекает его зеленую лужайку. Если расселина такова, что ее можно заровнять или засыпать, но этого не было сделано, мера злобного умысла должна учитываться при разборе подобного дела.

Из тех, кто начал бег, немногие достигли цели. Десять пар стартовали с покатой крыши особняка Сент-Луи, озаренные луной, бесплотные, как некие фавны, в белых рубашках, длинных чулках и коротких, изящных штанах пуфами. Узкие улочки внизу были засыпаны по колено бархатными колетами, камзолами и плащами, а водостоки сверкали драгоценными пряжками туфель. Сент-Андре нагнулся и крикнул, чтобы подали факелы.

Светляками они взметнулись вверх, рассыпая вокруг себя багровые искры; молодые люди на крыше ловили их с ругательствами и смехом -и вот каждая пара выпрямилась, высоко держа над собою зажженный светоч.

Тади Бой последним поймал свой факел. Под неряшливой оболочкой, под чрезмерной полнотой, означающей потворство плотским желаниям, Робин Стюарт снова распознал тот блеск раскаленной добела жизненной силы, который поразил его, зрелого мужчину, в Руане, Сен-Жермене и Блуа. Поэтому он сделал последнюю попытку. Трезвый, как стеклышко — единственный из всех двадцати, — он протянул руку к оллаву, чтобы остановить его. Почувствовав прикосновение, Тади обернулся, прочел все, что нужно, на лице лучника и, не слушая слов, сорвал с него широкополую шляпу и поджег ее.

— Она тебе больше не понадобится. — И, зажав пылающую шляпу двумя пальцами, он с размаху швырнул ее вниз.

Но тут д'Энгиен крепко вцепился в оллава:

— Поджигай его всего, милый мой, и сталкивай туда же.

Сверкнули белые зубы Тади; глаза блеснули пьяным весельем.

— Робин — мой напарник, монсеньер.

Унизанные перстнями пальцы еще крепче вцепились в его рубашку.

— Ты побежишь со мной. — Черные глаза д'Энгиена блестели на настороженно улыбающемся лице. — Ты сильно пьян, мой милый. Доверь мне твои прекрасные руки. Я не допущу, чтобы ты упал.

Лаймонд не пошевелился и не отвел взгляда.

— Поищите себе нового lamdhia [31]. Свои руки я доверяю единственному из нас, у кого с самого ужина во рту не было ни капли.