Игра шутов

О'Лайам-Роу, принц Барроу, чьи золотые волосы развевались на фоне раздуваемого ветром фризового плаща, повинуясь редкому врожденному чутью, хорошо выбрал собаку. В третьей стае, наравне с лучшими гончими, бежала широкогрудая Луадхас: ее длинная спина плавно изгибалась, а породистая морда с плоским лбом и римским носом была поднята высоко. О'Лайам-Роу не сводил со своей собаки глаз и не замечал даже, что Уна О'Дуайер от него самого не отводит взора.

Но от Робина Стюарта не укрылось ничего. Двигаясь не спеша, все время отставая от охоты, он наконец поймал взгляд Тади Боя и значительно подмигнул. Тади Боя ждали собственные неотложные дела — и, воспользовавшись первой предоставившейся возможностью, он всадил шпоры в свою пеструю маленькую лошадку и был таков.

Следующий заяц оказался проворным — в восемь фунтов весом, в серой зимней шкурке, он знал, как вести себя, чтобы сохранить жизнь, и то и дело ложился, выматывая собак, которые теряли его из виду и принимались метаться по полю, Описывая круги. Но наконец-то собаки выгнали зайца к тому месту, где стояла последняя стая, и О'Лайам-Роу — впрочем, не только он, — распаленный солнцем, холодным ветерком, быстрой ездой, мелодией рога, гулом голосов, напрягал зрение, высматривая узкую, красивую голову нетерпеливо ждущей собаки Луадхас.

Она была на месте, но крепко привязанная на сворку, как и все прочие собаки этой стаи, и жесткая шерсть на ее загривке стояла дыбом. Рядом ждал королевский доезжачий, и толстый ремень был туго намотан на его запястье. А среди серо-желтых пыльных нитей, оставшихся от летнего разнотравья, распласталось по земле чье-то гибкое тело: пятнистая шкура, твердая, упругая грудь, большие, мягкие подушечки лап и узкая, неподвижная в высокой траве голова с надетою маской. Вглядевшись, можно было заметить широко расставленные, с кисточками, уши, толстый нос и скрывающий древние тайны знак лиры на белой морде гепарда. Привезли огромную кошку, специально выдрессированную для охоты.

Нетрудно было понять, кто все это подстроил. Из-за Робина Стюарта и его несчастной ревности О'Лайам-Роу был вынужден прежде времени представить на суд своей дамы злополучный подарок. Это Тади Бой успел уже выяснить. Теперь же и показать Луадхас во всей ее красе оказалось невозможным, и Робин Стюарт, который хорошо все рассчитал, злорадствовал по этому поводу, с самодовольной, всезнающей улыбкой ловя взгляд Тади Боя. Охота тем временем остановилась: собак взяли на сворки, осадили коней. В пустом поле, простиравшемся перед ними, двигался один только заяц.

Герцог Гиз поднял руку. Доезжачий нагнулся и снял с гепарда маску. Выгнулась аркой светлая, пятнистая шкура, вздрогнули мощные лапы — и длинное, несущее смерть тело, покрытое бархатной шерстью, задвигалось в высокой траве, припадая низко, словно по земле проползла змея. Тень промчалась по широкому полю и остановилась. Заяц тоненько вскрикнул и погиб.

Уна О'Дуайер встала на колени рядом с доезжачим — светлые глаза ее блестели, пока она смотрела, как гепард пил свежую кровь, а затем, снова в маске и со спутанными ногами, белой молнией прянул на круп коня, которого вел в поводу смотритель. Придворные, радуясь новой игрушке, снова скакали во весь опор, и солнце, стоящее в зените, струило свой яркий свет на цветные одежды; вся кавалькада, мчащаяся по редколесью, затеняемая черными веерами ветвей, казалась миниатюрой из часослова, выписанной киноварью и золотом. На самом ретивом коне, прямой и неподвижный, в своей маске похожий на палача, сидел гепард. Рядом скакала Уна: ее черные распущенные волосы развевались по ветру, а в пристальных русалочьих глазах вспыхивали зеленые, как у гепарда, искры. Гончие на сворках бежали тут же, но их больше не пускали в охоту. Триумф Луадхас оказался коротким.

Заминка произошла, когда подняли последнего в этот день зайца. Гепард убивал машинально, без труда, с вкрадчивой кровожадностью — это вызывало у охотников нездоровое возбуждение, но лишало охоту всякого азарта. Не говоря никому ни слова, О'Лайам-Роу давно отстал, и маленькая пестрая лошадка тоже замедлила шаг.

Этот заяц до самого конца лежал в укрытии, а потом молнией выскочил и пробежал около мили по открытому полю, ни разу не останавливаясь. После он испробовал все уловки: вилял и запутывал следы, хоронился у самой опушки леса, то бежал прямо, неровными скачками, то резко менял направление. Однако же вскорости бег его замедлился и направление больше не менялось: все поняли, что конец близок. Потом запах, который вообще-то сохранялся плохо на прогретом ярким солнцем жнивье, резко усилился — ищейки рвались с поводков, высунув языки, метались, кружили по полю. Заяц вернулся по собственному следу — и как в воду канул. Всадники остановились, рога протрубили отбой, и наступило обычное в таких случаях замешательство.