Игра с огнем

«…Во вторник у нас был один норвежец, который играл нам в течение полутора часов. Он замечательно играл, хотя было немного скучно слушать Бетховена и Грига. Но когда он играл Дебюсси, было изумительно. Две дамы, из которых одна живет во дворце, а другая занимается благотворительностью, дивно пели. Не могу тебе передать, как это было чудесно. Ее голос, мама, волнует до глубины души. Я чувствовала, что в состоянии плакать. Я всю ночь не спала, и мне все слышалось это пение. Одна из певиц — графиня Фернанда, очень элегантна, от нее всегда удивительно пахнет, знаешь, такой аромат, который напоминает цветы и страшно возбуждает. Конечно, здесь все девушки ее обожают. Уверяю тебя, что здесь прекрасно, и я чудесно провожу время. Дом очень красиво расположен, окружен старыми буковыми деревьями, спускающимися густой аллеей к морю. Дорогая, мне некогда больше писать. Целую тебя и Сару.

Сента».

— Ну, значит, все хорошо. Не нужно о ней беспокоиться.

Как всегда, слова Сары были полны мудрости. Со времени прошлого письма, полученного в сентябре, ни в одном из своих писем Сента никогда не говорила о тоске по дому. Наоборот, она проявляла удивительное равнодушие, вообще, к жизни своей родной семьи. И вот теперь, глядя, как Сильвестр жадно поглощал бутерброды с мясом, запивая их бренди, закусывая все это пудингом, Клое с удовольствием думала о том, что, вероятно, Г. А. хочет с ней говорить о разрешении Сенте еще дольше оставаться в Германии. Она понимала, что ей придется согласиться, хотя ей безумно хотелось опять увидеть Сенту.

Сильвестру нравилась эта мысль:

— Пусть она останется там до конца года, еще каких-нибудь шесть недель — и потом она уже будет с тобой. К тому времени она совершенно превратится в немку.

— Г. А. страшно великодушна и хочет помочь и тебе.

Сильвестр быстро посмотрел на нее.

— Как я был бы счастлив, если бы нам не нужно было помогать. Как только я смогу, я добьюсь этого.

Клое была бесконечно тронута. Такие минуты, такие слова облегчают жизнь…

Сильвестр продолжал:

— Эти проклятые пансионеры!

— О, дарлинг, ведь ты их почти не видишь. Они мало бывают дома.

— Да, но лучше, чтобы мы были одни в нем. Скажи, мама, разве отец тебе ничего не оставил?

Клое перевела взгляд и покраснела. Сильвестру стало неловко. Он нежно сказал ей:

— Дарлинг, мне страшно неприятно… не отвечай мне. Это ужасно грубо с моей стороны спрашивать тебя.

Мать повернулась к нему, и в глазах ее была детская просьба о снисхождении. Понизив голос, она сказала ему:

— Дарлинг, мне кажется, что я должна сказать тебе всю правду. Я раньше никогда тебе об этом не говорила, вероятно, просто потому, что не считала это полезным для тебя. Никто не знает, кроме Г. А. и меня, что твой отец не умер. Ах, как глупо, то есть я хочу сказать, что он не умер тогда, когда вы были детьми, как вы всегда это предполагали. Он просто бросил меня, ушел.

— Бросил, ушел, — повторил Сильвестр с выражением дикого ужаса на лице и желания уловить смысл этих слов, — Но, мама…