Игра на вылет

Логика выпивох.

— Тогда спокойно можешь отдать мне, — с трудом выговаривает Фуйкова.

Официант улыбается, он уже переоделся. Все оставшиеся деньги придвигаю к нему. В каком-то проблеске ясного сознания успеваю оценить, что к нам он относится все еще уважительно.

— Спасибо. Знаете, что написал Цвейг за месяц до самоубийства?

Он качает головой.

— Жизнь нашего поколения обречена, уже не в нашей власти повлиять на ход событий, и мы не вправе давать советы будущему поколению после того, как в жизни собственной не оправдали себя.

— Аминь, — говорит Фуйкова.

Мы вместе едем на Уезд, где Скиппи у подножья Петржинских садов блюет в кусты. Фуйкова пытается уверить меня, что на выпускном вечере на Слапах мы целовались. Я знаю, она любила меня, но, к счастью, была настолько благоразумна, что держала это при себе. Сколько, собственно, у нее детей? Один? Двое? Я всегда такие вещи забываю.

— А мы спали с тобой? Я был хороший?

— Я говорю серьезно. Скажи: ты это помнишь?

— Помню только, что я был вдребадан пьян. Это моя привычная точка опоры. Для моей памяти это лучший ориентир.

Скиппи издает ужасающие звуки. Поодаль светится в темноте памятник скульптора Зоубека — жертвам коммунизма: черные торсы человеческих тел. Киваю на них.

— Это мы, — брякаю глупо. — Дети Гусака.

— Не ври самому себе, болван, — отвечает Фуйкова резко. — Твоя жизненная трагедия ни с каким режимом не связана.

В конечном счете она права. Скиппи возвращается.

— Хорошо, — говорю я. — Пошли найдем какой-нибудь уютный нон-стоп и спокойно разберем наши жизненные трагедии.

Фуйкова

Из этого затрапезного нон-стопа мы выбираемся только после семи, а пока попадаю домой, уже восемь. Борис в микроволновке готовит детям какао. Вспоминаю, как папа в прошлом году вместе с микроволновым подогревом включил гриль — пластмассовая миска, в которой я собрала ему обед, расплавилась, и еда пристала к стеклянной тарелке на дне. С тех пор любую еду он подогревал исключительно на газовой плите. Мобильный телефон он также отверг. Он не вписался в XXI век — эти три года он как бы служил сверхсрочно. Над подушками безопасности и системами ABS в авто он посмеивался (не говоря уж о фарах, что поворачиваются в направлении движения руля). Его мир — автобус с прицепом, телефон с круглым номерным диском и громоздкий радиомагнитофон «Грюндиг». В последние годы он напоминал мне стариков, которых мои клиенты, без сомнения движимые благородным порывом, берут подчас в свои новые, для двух поколений, квартиры, а старики потом блуждают среди этого минималистского дизайна и в тщетных поисках крана растерянно глядят на футуристические водопроводные батареи.

— Ага, мы уже дома, — говорит Борис, с виду раздраженный. — И смердим, точно табачная фабрика.

Самоуверенностью, которую я когда-то в нем выпестовала, словно нежный цветочек, теперь он успешно пользуется против меня. Поучает, критикует и подтрунивает надо мной. Двенадцать лет назад боялся меня, а теперь подкалывает. Он без комплексов, подобно мне (слишком долго я скрывала их от него и детей, так что в конце концов освободилась от них; хотя где-то в глубине сомнение живет во мне, но есть ли смысл его отыскивать?). Вы бы поверили, что он в моем присутствии даже флиртует с женщинами? Когда я сдержанно возмущаюсь, он с ироническим превосходством объясняет мне, как устроена жизнь. Сообщает мне истины, которые я когда-то открыла ему, а он запросто присвоил их — не важно, что сама я их по большей части узнала от Тома. Любить не значит обладать.

Дважды он изменил мне, но весь год, пока умирал папа, он, можно сказать, не выходил из дому, делал с детьми уроки, играл с ними, покупал, готовил, а ночью, как и я, не спал и подавал мне бумажные носовые платки. Никогда я не думала, что буду любить кого-то, кто носит твидовые котелки, ненавидит вьетнамцев-торговцев и боготворит Гелену Вондрачкову, но это случилось. Обнимаю его.

— Люблю тебя, Борис. Ты это знаешь?

— А она у нас все время навеселе! — довольно улыбается он.

Прибегает Лукаш, он еще в пижаме. Вижу, он хочет поцеловать меня, и я, нагнувшись, подставляю лицо. Андулка, напротив, проходит мимо не здороваясь.

— Доброе утро.

Никакого ответа.

— В чем дело? — спрашиваю.

Борис ждет, пока Андулка возьмет какао и закроет за собой дверь детской.

— Ей кажется, что она уродина, — шепчет он.

Лукаш злорадно усмехается.

— Ничего, — говорю я весело, — это она в меня.

Том