Игра на вылет

Паркуясь во дворе позади дома, она замечает стоящего за оконной шторой отца, он не отодвигает ее, словно почему-то хочет оттянуть минуту, когда выйдет из дому — поздороваться. Словно какое-то время ему нужно для размышления. Возвращение единственного, не оправдавшего надежд ребенка, думает Ева.

«Ты наше все. Наша гордость. Не забывай этого», — так всегда говорила ей мама.

Разумеется, о сорокалетних дочерях так уже не говорят. Ей хотелось бы верить, что она по-прежнему их «все» или хотя бы «почти все», пусть даже этих слов она не слышала от них уже многие годы. Возможно, потому, что это «почти все» ни с того ни с сего обрело образ стареющей разведенки с ребенком. Она понимает, что не оправдала их надежд. Ее воспитывали как нельзя лучше. Жертвовали всем ради нее. Буквально холили ее. Сколько одних только дорогих кремов для загара и масел перевели, умащивая ее каждый год на Макарске… А как она отблагодарила их? Развелась, а теперь ко всему еще начинает стареть. Прости, папочка, у твоей красивой девочки варикозное расширение вен… Она вздыхает: воздух здесь, естественно, чище, острее, чем в Праге. Сразу же за крышей гаража виден серо-зеленый склон Жали. Отец выходит из дома: он в лыжных штанах — это коробит Еву. Мама идет следом; несет дымящуюся кастрюлю и ставит ее на ступеньки. Шестьдесят лет жили в Праге на Виноградах — и вот извольте, думает Ева.

— Привет! — выкрикивает она нарочито бодро.

Алица бежит к бабушке, обнимает ее. Бабушка улыбается, но глаз с кастрюли не сводит.

— Дай-ка мне ключи, поставлю машину как надо, — просит Еву отец.

Недоумевая, она протягивает ему ключи и только тогда замечает, что автомобиль стоит как-то косо, половиной переднего колеса упираясь в низкий песчаниковый бордюр, окаймляющий клумбу ирисов. Букеты на Душички, День поминовения. Каковы букеты, таково и настроение. Отец тяжело садится за руль, отодвигает назад сиденье, включает мотор и прислушивается; потом дает задний ход, два решительных маневра, и машина — на месте. Оставаясь в ней, отец опускает стекло.

— И вправду недурна штучка, — говорит он.

— Вчера здесь был Джеф, — сообщает Еве мать.

Ева молчит.

— Тебе бы взять пару-тройку уроков, потренироваться немного, — говорит отец, вылезая из машины.

— Хорошо. Благодарю за теплую встречу.

Отец, махнув рукой, обнимает ее за плечи.

— Ну здравствуй, — улыбается он наконец.

Пока она жила с Джефом, рулил практически всегда он; подобно многим другим женатым мужчинам, руль он не прочь был доверить ей только в том случае, когда опрокидывал рюмку-другую. Водить машину с подвыпившим Джефом она ненавидела. Из-за своей неопытности она требовала, чтобы он указывал дорогу и помогал ей, но ее беспокойные вопросы (Куда теперь? Быстро! У кого преимущество? У меня иль у этого грузовика?) он либо с пьяной беззаботностью пропускал мимо ушей, либо раздраженно повышал голос.

После развода однажды вечером, сидя в ванне, она решает вырваться за пределы двух привычных маршрутов: в ближайшей автошколе она возьмет пять или лучше десять уроков с инструктором и изучит дорогу не только в Врхлаби, но и в другие места. Она представляет себе, как по выходным будет совершать с Алицей всевозможные путешествия.

— Сколько времени у вас водительские права? — звучит первый вопрос инструктора.

Он уже сидит в машине.

— Двадцать лет, но до развода за рулем был всегда муж.

Инструктор оглядывает ее.

— Значит, еще одна разведенка, — бормочет он. — Ну что ж, поехали.

Ева не реагирует на его грубость, ибо ее внимание целиком поглощено непривычным дизайном приборной доски.

— Едем, чего вы ждете?

И вдруг раздражительность инструктора напоминает ей что-то до боли знакомое. У ближайшего светофора она вглядывается в его покрасневшее лицо, и тут ее осеняет.

— Да вы пьяны, — говорит она в изумлении.

Инструктор разражается таким смехом, что у Евы не остается никаких сомнений. Она включает аварийную сигнализацию, подтягивает ручной тормоз и отстегивает ремень безопасности.

— Дальше я не еду. Вы пьяны в стельку.

— Ох уж и в стельку!

— Да, в стельку.

Она выходит из машины и удаляется. Люди смотрят на нее. Следующие за ними машины остервенело гудят.

— Вот зануда, красивая, но холодная, как все трезвенники.

Джеф

Он, впрочем, так и не постиг Евы — это единственная истина, которую он усвоил.

Когда он пытается судить об их отношениях рационально, ничего не получается: чувствует только, что сойдет с ума, размышляя на эту тему подобным образом. Когда думаешь о женщинах, то лучше отбросить всякую рациональность, говорит он Тому. Эта дорога лишь заводит в тупик. Он может привести ему десятки примеров: Ева жалуется на беспринципность и популизм чешской политики, а когда ее спрашиваешь, почему она голосовала за партию, председатель которой образцовый пример политической беспринципности, она отвечает ему, что в нем есть харизма, он хорошо одевается, и у него красивые руки. И все в таком духе. Когда Джеф говорит об этом, ему кажется, что он вот-вот задохнется.