Игра на одевание

– Мало ли в душевном мире травм. Встретите ее – передайте, что может обратиться к нам. Милости просим. Добро пожаловать.

– Спасибо, – крякнул Брадвин. – Уж лучше, доктор, вы к нам.

* * *

– Что скажешь, Стас? – спросил Гуров, глядя на город и Волгу с Алтынной горы.

– Удушение напоминает мне только один кейс. – Было слышно, как Крячко листает записи. – Ага, вот. Помнишь здоровяка из «Охотника за разумом»? Того, который обнял следователя?

– Ну. Большой Эд?

– Его прототип – Эд Кемпер, страдавший с детства от издевательств матери. Она стала одной из его жертв. Эд так боялся ее голоса, что отрезал бедолаге голову, извлек голосовые связки и выбросил в мусорку.

– Мамин зайка!

– Да уж. Может, этот Остряк тоже ненавидел голос матери, потому и лишил ее, скажем так, права голоса?

– А Ольга Воронова приехала посмотреть на свекровь.

– И собственную судьбу.

– Что ж она не уехала никуда за оставшиеся месяцы?

– Любовь зла. Полюбишь и Остряка.

– Вот уж правда – на острие любви.

* * *

Такси проехало мимо нового здания ТЮЗа. Зрителей, шедших на предпраздничный спектакль, встречали актеры, одетые в костюмы кукольной труппы Карабаса-Барабаса. Когда машина остановилась на перекрестке, травести в рыжем парике и костюме с бубенчиками помахал Миль.

– Клоуны! – с раздражением прошептала она. – Такое чувство, что они меня преследуют.

Фомин попытался взять ее за руку:

– Может, прогуляем мой гонорар за книгу на ноябрьские праздники? Махнем в Питер. Посмотришь в Русском своего любимого Филонова, постоишь на мостах, пройдешь вдоль Невы.

Анна осторожно убрала руку:

– Звучит отлично. Но уезжать сейчас – я так чувствую – не стоит.

– Почему?

– Я вчера опять ее видела.

– То есть себя?

– И себя, и портфель, и снег, и ветки – все как полагается.

– Прости, что не пришел. Эти скайп-сессии с американскими коллегами меня доконают. Но есть и бонусы. Один профессор из Техаса рассказал, что одна домохозяйка на их тихой улочке с респектабельными особняками добропорядочных республиканцев так украсила свои подъездную дорожку и газон к Хеллоуину, что перепуганные соседи вызвали полицию. Представляешь? Манекен с вилами в спине на крыше, садовая тачка с муляжами отрубленных рук, резиновые головы среди цветочных горшков и вырезанных тыкв. Ты слушаешь?

– Да, – ответила она рассеянно, глядя в окно.

– Где ты витаешь?

– Я все думаю: может, прав этот следователь из Москвы? Корсарова не имеет никаких специальных навыков, но борется с Остряком. А я могу помочь с его почерком, но…

– Корсарова – герой нашего времени? Я тебя умоляю! Чего она там борется? Какой секрет Полишинеля открыла? Пиарит себя, да и все. Ей же неважно, о ком вопить. Лишь бы рейтинг канала рос да блог читали. И потом, у этой девицы не то что специальных знаний, приличного языкового чутья нет.

– Ты о чем?

– Мы с тобой много раз говорили, что феминитивы нравятся только людям с гражданской позицией вместо мозгов. Хоть бы раз подумали, что в русском языке их функцию выполняет грамматика (у нас по контексту понятно, о каком роде мы говорим). Да и суффиксы со значением женственности у нас часто имеют негативную оценочность. Директорка, врачиха… Кому может быть нужно больше таких слов! – Он презрительно хмыкнул и отвернулся к своему окну.

– Первый раз слышу, – примирительно заговорила Миль, – чтобы ты с таким увлечением говорил о лингвистике.

– Потому что я, в отличие от тебя, не ученый по призванию, а просто человек, в меру плывущий по течению и в меру целеустремленный. Пошел на филфак, потому что с математикой не дружил. Да так и остался. Выбрал тему, связанную со сталинским коммуникативным дискурсом безмолвия, потому что на Западе она популярна, вызывает острый интерес. Я грантоед, детка. Конъюнктурщик от науки. Зато ко мне следователи из Москвы не едут!

Миль улыбнулась:

– Не скромничай!

– Может, все-таки поедем отдыхать?

– Если этого маньяка поймают, ладно?

– Когда. Главное – верить, что это вскоре произойдет.

Она покачала головой и приняла входящий звонок.

– Гриша?

Ее собеседник сидел на окне с облупленной деревянной рамой, прижимая ступни в вязаных носках к облезлой батарее и обхватив себя руками, чтобы защититься от сквозняка.

– Анна Игоревна, здравствуйте!

Вместе с его голосом в телефон Миль ворвался другой голос:

– Открывай, сука! Деньги за ноябрь где?

– Я вчера вашей жене со стипендии все отдал! – крикнул кому-то Гриша. – Ломитесь-то зачем?

– Гриша! – заволновалась Анна. – У вас все хорошо?

– Анна Игоревна, я справлюсь! – пообещал Гриша, беспокойно глядя на ходившую ходуном дверь. Сосед сел под ней, подперев хлипкую фанеру стулом. – Тут оккупация просто… Говорю же: у жены своей деньги спросите! Я отдал! Ой, Анна Игоревна, это не вам.

– Танька, мразь! – вновь вмешался в разговор тот же удаляющийся голос. – Дай на пузырек.

Гриша услышал, что соседи бегут по коридору, сопровождая поочередную погоню громыханием падающей мебели и грохотом хлопающих дверей.

– Трепло! – вновь услышала Миль.