Игра Льора

Раджед вспоминал, как невыносимо тихо и незаметно угасала его родная мать, подобно упавшему желтому листу, что медленно уходит в небытие. Некогда красивая женщина с такими же янтарными глазами, талантливая жизнерадостная волшебница, вскоре после рождения сына начала терять свою магию и стремительно стареть.

Раджеду не исполнилось и двадцати, в которые он выглядел еще совсем мальчишкой, а она умерла. Хотя, по всем подсчетам летоисчисления льоров, должна была прожить еще не меньше пятисот лет.

Она тяжело повторяла, прося сына подойти к ее скорбному ложу: «Эйлис потерял свою душу». Безвременную старость она тоже связывала с потерей души, как и начало чумы окаменения.

В своей последней воле мать просила найти Душу Эйлиса, но не указала, чем та представляется. Казалось, на смертном одре она не успела сообщить что-то чрезвычайно важное. И это ощущение незавершенности, недосказанности мучило Раджеда по сей день после множества лет бесконечного ожесточения в войне с другими чародеями и годами бессмысленного уничтожения времени в пирах и унылых забавах.

Еще льор вспомнил, как вскоре после смерти матери погиб его отец, вернее, как Нармо Геолирт подло подстроил западню и убил его. С тех пор началась вражда с чародеем кровавой яшмы, с тех пор сердце Раджеда, казалось, тоже окаменело. И никто не мог растопить его. Он каждый день ожидал нападения, каждый миг питался духом близкой ожесточенной битвы.

Оттуда же возникали порой приступы неконтролируемой злобы, которую в присутствии Софии чародей старательно топил в издевательской льстивости. В бесконечных попытках уничтожить Нармо и забавах, которые отвлекали от сражений, Раджед уже почти забыл о словах матери.

Лишь в беспокойных снах он все еще видел Эйлис в его первозданной красоте, с травой и деревьями, среди которых прятались настоящие, а не созданные магией животные и птицы. Теперь же его мир постепенно разрушался, и долголетие льоров сделалось только их проклятьем.

Пересохли реки, исчезли гавани, даже моря постепенно мелели. И сама магия чародеев постепенно иссякала, приобретая более грозные формы. Но все ощущали, что она не спасает от проклятья Эйлиса. Оттого в башне Раджеда теперь было много заброшенных залов и садов, которые поразила чума окаменения. Безотчетно Раджед опасался, что когда-нибудь они все и сами окаменеют. Но лихая, гибельно веселая часть его души почти смеялась над их общей неотвратимой участью: провести сотни лет во взаимной вражде, чтобы остаться каменными статуями в каменном мире, – это ли не абсурд, это ли не самая забавная трагикомедия мироздания?

Только у Раджеда Икцинтуса в башне находилась та фамильная реликвия, которой другие льоры не могли похвастаться, – портал в мир Земли, через который он и затащил Софию к себе. У него одного оставался шанс на побег.

И Нармо Геолирт сходил с ума от гнева и злобы, желая заполучить заветный артефакт. Перед алчным чародеем кровавой яшмы расстилался целый новый мир по ту сторону грани. Колдун искренне удивлялся, почему его извечный противник не использует портал по назначению.

Раджед не отвечал; он и сам догадывался, какой ценностью обладает. Зеркалом, что дороже всех сокровищ и каменьев, зеркалом живого мира, в который он неоднократно заглядывал.

Однако за годы междоусобиц, наблюдений за собой и другими льорами Раджед твердо уверовал, что их место в Эйлисе. Возможно, он стал фаталистом, когда осознанно разделил судьбу своего мира и его правителей. Он решил: либо однажды они сумеют вместе найти путь к спасению, либо все вместе сгинут как чудовищное порождение каменной пустыни.

Да, иначе нельзя, Земля не ждала бессердечных гостей-льоров, к тому же их уцелело слишком мало. Семь льоров в семи башнях – больше никого. И они ненавидели друг друга. Значит, Эйлису оставалось только принять свою судьбу.

Зато в этой гонке к концу света Раджед не намеревался отказываться от мирских удовольствий. Даже напротив, он искал немедленного удовлетворения своих прихотей. Часто рассматривал людей из другого мира, сравнивал, вспоминал, кто населял Эйлис. Нравилось созерцать копошение лишенных магии букашек, хотя не хотелось получать над ними власть. Но Раджед питал слабость к симпатичным девушкам, ведь в Эйлисе-то их не осталось.

– И ты опять не устоял? – оторвал от раздумий голос Сумеречного Эльфа, который вечно считывал чужие мысли. Это раздражало в заклятом друге, порой даже смущало его всезнание, но чаще злило. Ведь он-то ведал о неизбежной судьбе Эйлиса. Но молчал.

– Опять и снова, – фыркнул Раджед, глянув на зеркало. – Ишь ты, догадалась, где дверь! Ничего, попадет на рудник. Пусть побродит пока, пусть увидит, где мы на самом деле прозябаем.

Лицо Раджеда подернулось негодованием, он вцепился в набалдашник трости, сдавливая крупный шар из янтаря, и вновь подошел к зеркалу.