Игра кавалеров

Фрэнсис Кроуфорд, живший по своим законам, не пошевелился и только негромко произнес:

— «Je t'en ferai si grant venjance Qu'on le savra par tote France», — кто-то однажды написал. Благородно звучит. «Отмщение мое столь страшным будет, что Франция об этом не забудет».

Но ничего благородного не было во всклокоченной голове, в громких, отчаянных всхлипываниях, раздававшихся у его ног. Впрочем, после такого всплеска чувств Стюарт, несомненно, придет в себя. И вот он открыл глаза и уставился в землю, вытирая испачканное лицо и переводя дух, прежде чем начать говорить.

Обозначившаяся гримаса предсказывала, что прозвучит нечто сентиментальное. Чертов дурень, он не в состоянии понять, что человек, подготовленный, как Лаймонд, запросто мог одолеть его, обезоружить и пинками доставить в лагерь, причем голым, без шпаги и без помощи полуголых идиотов с их любовницами или кого-либо еще.

Лучник поднял покрытое морщинами лицо, собираясь заговорить, но Лаймонд опередил его:

— То, что ты незаконнорожденный, не оправдывает тебя. Посмотри на Баярда. Кто был твой отец? Предыдущий лорд д'Обиньи? Старый Роберт?

Лучник замер, полуоткрыв рот. Его сходство с д'Обиньи не было разительным, но достаточным, чтобы объяснить происходящее. Двоюродный дед лорда славился своими похождениями. Стюарт сглотнул. Затем сказал нерешительно:

— Я не могу доказать этого. Во всяком случае, мать моя работала у него в пекарне. Они не поженились, но если бы обвенчались…

— Ты стал бы лордом д'Обиньи. Ты далеко не один такой на свете, и в переживаниях твоих нет ничего исключительного. Думаешь, из тебя получился бы хороший сеньор?

Стюарт на четвереньках подполз к бревну и сел.

— Ну уж не хуже его, — огрызнулся он.

— Ты так думаешь? — лениво осведомился Лаймонд. — Ты тоже гнал бы протестантов, это так, но лелеял бы ты прекрасные здания, украшал бы их произведениями искусства? Стал бы тратить деньги на драгоценности и нарядные одежды, на музыку и гобелены? Ни один из вас не способен вести за собой. Ни один из вас не добился заметных успехов на военном поприще. А если ты не можешь делать дело, то должен совершенствовать соблазнительное искусство досуга.

— А жить на что? — В ушах у лучника зазвенело; гнев, предубеждение вернулись, и он вновь ожесточился. — Джон Стюарт из Обиньи ест белый хлеб и пьет мускатель всю свою жизнь лишь потому, что родители его сочетались законным браком. И ты такой же. Вы воспринимаете жизнь как бесконечный турнир. «Соблазнительное искусство досуга!» Когда ты рожден для пустого котла и лохмотьев, когда всякий кусок, всякая тряпка, прикрывающая спину, всякая крыша над головой достается тебе собственным потом, соблазнит тебя досуг, как же!

— Иными словами, — донесся из тьмы равнодушный голос, — ты вынужден был заняться делом. Очень хорошо. Когда ты бежал со мною по крышам, у тебя с самого начала на чулке была спущена петля, воротник рубашки порван, а волосы не подстрижены. Манеры твои и на службе, и дома отдают пекарней; твои комнаты всякий раз, когда я бывал там, выглядели грязными и неопрятными. Когда мы с тобой только что дрались на шпагах, ты постоянно рубил слева, это бросается в глаза, и тебе давно должны были сделать замечание. Ты не можешь парировать удар де Жарнака. Я испытал тебя одним и тем же ложным выпадом три раза за сегодняшний бой… Это все профессионализм, Робин. Чтобы добиться успеха, как ты того желаешь, ты должен быть точным, ты должен быть блестящим и привносить точность и блеск во все, что ты делаешь. У тебя нет времени вздыхать о поместьях и завидовать чужим дарованиям. То, что ты не гений, не могло тебе помешать, — заключил Лаймонд. — Помешать может только время, потраченное впустую на обиды и праздные мечты. В бытность лучником ты никогда не трудился в полную силу, не отдавал службе весь свой мозг и все тело и кончил тем, что не стал ни солдатом, ни сеньором, а высох от зависти, как куча хвороста, перевязанная ивовым прутом.

Он снова замолчал, оглядывая неподвижную, потрепанную фигуру на бревне.

— Жаль, — сказал Лаймонд все с той же предельной резкостью. — Жаль, что ты не пришел ко мне пять лет назад. Ты возненавидел бы меня так же, как ненавидишь сейчас, но среди Стюартов, возможно, появился бы настоящий мужчина.

— Созданный тобой! — Стюарт вскинул голову, загородив луну.

Лаймонд помедлил с ответом, затем сказал с легкой насмешкой:

— Для того чтобы учить, вовсе не нужны какие-то особые качества.

— За исключением притворства, — возразил Робин Стюарт. — Ты внушил мне уважение к себе, а сам шпионил все это время. Чему ты научил О'Лайам-Роу? — Он рассмеялся каким-то несвойственным ему смехом. — Я заметил, что он побрился. Он, не моргнув глазом, нарушил данную мне клятву, стоило тебе вновь наложить на него лапу. Он ведь тоже и не сеньор, и не человек дела, не так ли?

— Напротив, — возразил Лаймонд, — он очень близок и к тому, и к другому.