Игра Бродяг

— Мне не нужно имя, — быстро пробормотала Наёмница, свирепо сверкая на него глазами. — Зачем? Неужели это так важно?

— Очень важно, — ответил он серьезно.

Шеренга встала. К ним направлялся конвоир. Наёмница предпочла захлопнуть рот и сделать вид, будто никогда в жизни его не открывала. Монашек продолжил лыбиться. Свет падал на его лицо, словно золотая пыльца. Или же это он сам излучал свет?

Окинув паническим взглядом лица остальных пленников (никто не сочувствует, только радуются возможности остановиться и расслабится на минутку), Наёмница зажмурилась. Не то чтобы подобные зрелища были ей в тягость, но, когда вечно видишь одно и тоже, это сильно надоедает. Жаль, у нее не было возможности заткнуть еще и уши.

Судя по гулкому звуку, ему двинули по голове, сразу повалив на землю, а заодно и обрушив часть шеренги. Наёмница плюхнулась на задницу и сжалась в клубок, притиснув лицо к коленям на случай, если и ей что-то прилетит. Следующий удар, пришедшийся на уже поверженное тело Вогта, заставил ее качнуться под натяжением соединяющей с ним веревки. Она ожидала услышать стоны или визг (монашек производил впечатление тех слизняков, которые тонут в собственных соплях, стоит им просто сломать руку), но он молчал, что сразу вызвало у нее подозрение: не пришибли ли этого большеглазого дурачка с первого удара? И тут же она убедилась в обратном…

Она услышала смех. Смех? Короткий смешок. Второй конвоир поспешил на помощь первому. Монашка заколотили беспорядочно, куда попадет. Длилось это достаточно долго, чтобы она успела заскучать. Наёмница изнемогала, как от сильной жары. Периодически веревку сильно дергало. «Хватит!» — хотелось крикнуть ей. — Бросьте его и тащите нас дальше!» Вот только она понимала, что, отвлекая внимание от него, привлечет его к себе. Ей не нужно было внимание: у нее только успели срастись две верхних ребра справа.

Наконец стало тихо. «Умер?» — предположила Наёмница, нерешительно открывая глаза.

Он был весь перепачкан дорожной пылью, а вот крови, странное дело, она на нем не заметила, хотя чуть позже он должен весь покрыться синяками. У него даже уцелели все зубы, и он немедленно продемонстрировал их в рассеянной улыбке.

— Вот видишь, — тихо сказал он, стоило конвоирам отойти. — Меня не прикончили! — новое словечко ему нравилось, хотя весь его смысл он не улавливал.

Наёмница промолчала. Она сама была готова его убить.

Вскоре они свернули с дороги и продолжили путь по едва намеченной в траве тропинке.

***

Тропинка привела их непосредственно к стоянке врагов. Конвоиры отошли перетереть дела с остальными. Монашек блаженно улыбался, щурясь от солнца и вслушиваясь в истеричное пение птиц. Нахмурившись, Наёмница отвернулась от него, устремив взгляд к глубокой яме впереди — одну из множества, расположенных здесь. Когда-то в них выжигали древесный уголь. Потом забросили. В этом мире многое забросили ради войны.

Наёмница не была в Нарвуле двенадцать лет. Она вернулась на родину в стае наемников — просто заодно. И сразу же пожалела об этом. За время ее отсутствия ситуация ухудшилась. Нарвулу заполонили чужаки, хлынули в нее, как грязь в реку. Кшаанцы, роанцы, прочие… Порой до ее ушей доносилась речь, которую она не могла не только понять, но даже идентифицировать, хотя в ее бродячей жизни навидалась и наслушалась всяких. Наёмница не любила свою страну, не тосковала по ней, и все же… она не предполагала, оставляя ее, что однажды станет частью грязи, отделившись от воды реки. Как всегда, перемещаясь вслед за войной, наемники сместились к западной границе, где и были атакованы встречным отрядом. Какая бы ни была на то причина — внезапность врагов или немилость удачи, которая часто бросает тех, кому покровительствовала еще вчера, они проиграли. А проигравшие — всегда мертвы.

Ее тревожили смех и грубые голоса их мучителей. Что их так забавляло, о чем они там тарабанили? Наёмница ненавидела тех, чей язык не могла понять. Ее сразу охватывало ощущение опасности. Почти всегда это чувство оказывалось верным. В остальных случаях она убивала раньше, чем ей удавалось проверить. Впрочем, в мире, где ни от кого нельзя ждать добра, можно позволить себе быть неразборчивой.

Внезапно они умолкли, одновременно, сразу, бросая на пленников глумливые взгляды, и Наёмница осознала, что ей страшно. За прошедшую ночь и этот истекший лишь наполовину день, завершение которого ей не суждено увидеть, она удивлялась едва ли не чаще, чем за последние десять лет ее жизни. Она удивлялась сейчас.