Игра

— Если до определенного момента ее никто не заберёт, я так и сделаю, — говорит он. — Но суть в том, чтобы разделить любовь. Если кто-то возьмёт ее и затем обнаружит, какая она веселая, а она из запрещённой породы и взрослая, шансы, что они снова сделают то же самое или, по крайней мере, посоветуют кому-то, очень высоки. У нас есть клиенты, которые возвращаются. Знаешь, те, кто взял собаку и потом понял насколько с ними легко. Так что они берут другую. Или делают пожертвование. — Он достаёт из кармана собачье угощение и даёт Джо, с улыбкой наблюдая, как она с удовольствием ест. — Как только люди понимают насколько легко это сделать, они меняются навсегда.

Он ведёт меня мимо других собак и, хотя мне трудно запомнить их клички, я влюбляюсь в их прекрасные лица. Одна собака, серая, с широкой белой грудкой, съёживается в углу, пока Лаклан не приседает около решётки, бросив случайный взгляд в её сторону. Он говорит тихим, незаметным тоном, пока, в конце концов, собака не подходит. Она уклоняется, когда Лаклан протягивает угощение через решетку, но голод берет своё и она быстро проглатывает еду.

— Это Бабси, — говорит он. — Я нашёл его на аллее в Лондоне, измученного, избитого и едва живого. Кто-то пробил ему голову, у него не было половины шерсти, кто знает от чего. Я не думал, что он выживет, но он справился. Он до смерти боится людей. Подонки, которые сделали это с ним, разрушили его веру в людей. И лишь из-за его породы они говорят, что он опасная собака. Да это подобные люди должны быть под запретом, а не порода. Люди жестоки, больны, намного серьёзней, чем животные. — Он вздыхает, сердито проводя рукой по лицу. Если честно, мы не думаем, что Бабси когда-нибудь подружиться с другими собаками или будет усыновлён. У нас было несколько собак, в которых мы вложили наши чертовы души и просто... — Он сжимает губы, качая головой. — Гребаный стыд. Но со временем Бабси становится лучше. С правильным хозяином, с кем-то терпеливым и добрым и сильным, у него будет шанс.

Мои глаза горят от слез, которые я ухитряюсь сдержать.

— Я не знаю, как ты это делаешь, — говорю я ему. — Как ты можешь вариться постоянно во всем этом и не чувствовать себя чертовски раздавленными?

Она наклоняет голову, широко раскрывая глаза в напряжении.

— Если честно, большую часть времени я охрененно раздавлен. Но я понимаю этих собак. Я знаю, каково это быть отброшенным в сторону, чувствовать себя нежеланным, верить, что нет никого, кто бы боролся за вас. Я был там. Снова и снова. Это адски больно, но если я не буду бороться за них, кто будет?

Я смотрю ему в глаза, полностью захваченная всем что он есть, и...черт.

Этот мужчина.

Я так чертовски влюблена в этого мужчину.

И тут меня ударяет понимание, потому что, святое дерьмо.

Я что, только что призналась в этом себе? Я только что подумала именно это?

Я так и сделала, да.

К счастью, он снова смотрит на Бабси, в его глазах этот замечательный, безрассудный вид надежды, другой взгляд, который влияет на меня, в то время как я чувствую головокружение, задыхаюсь, неконтролируемая от осознания своих чувств.

Может это лишь потому что он тут такой мужественный стоит напротив и рассуждает о том, как сильно любит спасать собак, думаю я.

Конечно же, это так. Это много вещей. Это все.

И я абсолютно по уши влюблена в него.

Его глаза порхают ко мне, и он слегка нахмуривается.

— Почти всегда есть это «жили долго и счастливо», — говорит он, и я моргаю, пытаясь вернуться в настоящее и понять, что он имеет в виду. — И если мы рискнём и привезём их, даже если отказ разобьёт наши чертовы сердца, это того стоит.

О Боже, пусть это будет не метафора о наших сердцах.

Он улыбается мне, и я вынуждена посмотреть в сторону, потому что я терпеть не могу, когда что-то выводит меня из равновесия.

— Хочешь взять парочку собак на прогулку? Я попрошу Амару присоединиться к нам.

Я киваю, язык ощущается толстым и неповоротливым, мозг будто пуст. А сердце, в это время, танцует неровный брейк в груди потому что, наконец, узнало что такое любовь.

Самое восхитительное, самое пугающе чувство, которое жизнь никогда не должна была предложить мне.

Когда мы идём забрать Амару, я пребываю в своего рода тумане. Надеюсь, я разговариваю с ней правильно и осмысленно, потому что все, о чем я действительно могу думать это Лаклан, любовь и эта отчаянная надежда, что может быть любовь это что-то такое, что ты можешь выключить, как выключатель. Может это просто похоть, завернутая в очень сексуальную, душевную, татуированную обертку. Просто адреналин, острые ощущения от пребывания первый раз за океаном, возбуждение от риска. Может это много ещё чего.

Но это чувство не остановит ничто.

Это ощущение, о котором даже нельзя спросить.