Игнач крест

Федор вышел из юрты, мелко крестясь, пятясь задом и низко кланяясь. Ноян последовал за ним.

Когда они ушли, Бату открыл калиту с дарами Ярослава и стал внимательно разглядывать каждую вещь, наконец выбрал золотой браслет, недавно украшавший запястье Федосьи, и отложил его в сторону, потом повелел, чтобы шаманка привела пленную уруску.

Услышав голос предателя, показавшийся ей чем-то знакомым, Александра впала в тяжелое забытье, так что чародеица долго не могла привести ее в чувство, — такое волнение могло и убить раненую… Услышав повеление хана, чародеица с трудом приподняла Александру Степановну и опять повела к трону. Однако боярышня мягким движением отстранила ее и пошла сама медленно, но твердо.

Рябой толмач из пленных не выдержал и отвесил боярышне поясной поклон.

— Ты ее знаешь? — спросил Бату.

— Это единственная дочь посадника новгородского Михалкова, — ответил толмач.

Бату встал, подошел к Александре и быстро надел ей на руку золотой браслет:

— Ты достойна носить этот мой дар. Оказывается, ты дочь новгородского эзэн хана. Отныне тебе будут оказывать все почести.

— У нас нет ханов, — холодно ответила Александра, возвращая браслет. — А мой отец только исполняет волю людскую.

Бату скривил губы, сказал презрительно:

— Вот я и возьму в полон весь ваш народ, как взял тебя.

— Бог не допустит, — прошептала боярышня, осенив себя крестным знамением. — Неужели с тех пор, как вступил на нашу новгородскую землю, ты так ничего и не заметил? Плохие же у тебя, хан, глаза. Где тебе воевать с Великим Новгородом…

Бату в бешенстве соскочил с трона и бросился к Александре Степановне, которая, потупясь, стояла перед ним, превозмогая слабость. Наконец она собралась с духом и посмотрела ему прямо в глаза, когда Бату был уже на расстоянии полшага от пленницы. Он отшатнулся, словно от сильного удара, и прикрыл широкое желтое лицо своей маленькой ладонью.

— Синие глаза, синие, непобедимые, цвета всемогущего неба. Дочь смертного, откуда у тебя такой цвет глаз? Правда, — слегка усмехнувшись, закончил он, — их можно выколоть.

Бату вернулся к трону и снова уселся на него, нетерпеливо дернув ногой:

— Что я говорю? Синие глаза тебе дало само вечное небо. Что толку, если их выколоть?

Он щелкнул пальцами, что-то тихо сказал молодому нояну, и тот подал ему хур[120]. Навершие хура было сделано в виде фигурки коня, поэтому он так и назывался.

Бату проверил, как он звучит, и протянул его боярышне:

— Прими от меня в дар этот золотой хур — он принесет тебе счастье. Вместе с ним я дарю и музыкантов — хуурчи, которые будут услаждать твой слух, чтобы мысли были спокойны. Помоги мне только вступить в переговоры с твоим отцом. Если он сдаст мне Новгород — и он и весь ваш род будут осыпаны моими милостями, — сказал вкрадчиво Бату, вынимая знак власти — золотую пайдзу с изображением разъяренного тигра. — А тебя я возьму в жены.

— Мой отец никогда не сдаст тебе Новгорода! А если бы и захотел, его самого сместили бы, как и любого другого, какого бы рода и звания он ни был, хоть сам князь, — проговорила Александра Степановна, чувствуя подступающую слабость и дурноту.

Бату, наблюдавший все со своего трона, сказал негромко:

— Я вижу — ты еще слаба, и я не буду держать тебя долго. В твоих речах много непонятного для меня, но и ты меня не желаешь понять. Уразумей: я всегда добиваюсь того, чего хочу. Если ты не поможешь, мне поможет моя вещая сабля. Ты будешь говорить с отцом? Отвечай!

— Сабля, — с трудом произнесла Александра Степановна, — может лишь заставить замолчать, а не говорить, и то только тех, до кого дотянется.

— Дотянется, — не скрывая больше злости, сказал Бату, — войско мое неисчислимо, как морской песок…

— Песчинки нельзя отличить одну от другой, — возразила боярышня, — а мы не похожи друг на друга, каждый имеет свой лад, свою особицу и может постоять за себя.

Бату, понявший наконец, что ничего он от боярышни сейчас не добьется, кивнул чародеице:

— Отведи ее за ширмы и позаботься о том, чтобы она была жива.

— Ей нужен покой, — глухо ответила чародеица, — если ты и дальше будешь мучить ее — она умрет.

Оставшись один, только в обществе нескольких безмолвных и бесстрастных тургаутов, и убедившись, что кэбтэулы[121] уже заняли свои места вокруг его юрты, Бату поел из одной чаши буузы[122], из другой попил кумыса, вытер руки о полы чапана и, приказав потушить большинство светильников, улегся на подушки в западной, мужской части юрты — части петуха. Вспоминая весь разговор с пленной уруской, с боярским сыном Федором, он долго не мог заснуть, мучительно размышляя, а первые лучи солнца, через тоно упавшие на лицо, уже разбудили его.

Потянувшись, Бату встал, пристегнул лежавший у изголовья меч и не успел еще дойти до трона, как ноян с металлическим змеиным поясом, неслышно войдя в юрту, торжественно сказал:

— Ослепительный, прибыл гонец от великого хана Угэдэя из Каракорума. Он говорит сейчас с начальником стражи.

Бату, с которого мигом слетели остатки недолгого ночного сна, закричал:

— Всех моих братьев, всех бигэчи, всех сюда! Подбросить дрова!