Игемон

— Я…, — поперхнулась Нино. — Мне просто нечем больше заплатить за жизнь брата. Мы всегда жили в бедной мингрельской деревне и такое ожерелье не могло никак возникнуть у моих предков. Но…

— …но оно есть, — продолжил Лаврентий Павлович. — А факты — упрямая вещь. Брата своего ты и так получишь. Скажем, за один поцелуй.

С этими словами Лаврентий Павлович обнял девушку и страстно поцеловал. Она, сначала не сопротивлялась от неожиданности. Затем, вырвалась из мужских объятий, как горная лань, отвесила наглому комиссару пощёчину, пробежала по коридору, выпрыгнула из вагона и кинулась удирать к горному склону, на котором росли редкие кустики рододендрона. Охрана в этот раз её не поймала, да и не пыталась, потому что сам хозяин выхватил дичь у них из-под носа. Но Лаврентий Павлович лично отыскал в Тифлисской тюрьме брата беглянки, освободил его и попросил передать, что ожидает девушку в парке Надзала-деви с тем, чтобы передать потерянную ею семейную реликвию. Когда парень вызвался сам передать ожерелье, то Лаврентий Павлович сказал, что желает выслушать полностью предание об этой изумрудной поделке из уст самой владелицы и просит прощения за то, что невольно испугал девушку.

Если бы Нино тогда не пришла, то неизвестно, как бы всё обернулось, но она пришла. Не испугалась. В парке было много народу, и девушка шла наугад, надеясь, что комиссар её отыщет сам. Так оно и вышло.

Лаврентий Павлович возник перед девушкой, как сказочный ифрит из ниоткуда, взял Нино за руку и поцеловал. Девушка не отдёрнула руку, хотя такого рода общение для неё было в диковинку. Не давая девушке опомниться, Лаврентий Павлович вытащил из глубокого кармана армейских галифе красивую коробку, обтянутую дорогим сафьяном, и протянул девушке. Та осторожно приняла подношение и открыла крышку. Внутри на красном бархате лежало её изумрудное ожерелье, а в центре коробки виднелось золотое кольцо с крупным бриллиантом.

— Я возвращаю забытую вами изумрудную безделицу и прошу принять это кольцо, — Лаврентий Павлович старался не показать виду, как всегда, но в этот раз у него плохо получалось.

— Я благодарна вам, — смутилась девушка, — но за что такой дорогой подарок?

— Не за что, а почему, — поправил ёё комиссар. — Потому что я прошу вас стать моей женой. Вы согласны?

В следующий момент лицо Нино вспыхнуло ярким пунцовым цветом, а потом побелело, как горный снег, но девичьи губы успели вымолвить:

— Да…

Глава 4 Вещий монах Авель

Пророчество вещего монаха сбылось опять (!) через десять месяцев и десять дней. После смерти Павла Петровича монаха выпустили из крепости, но спровадили на вечное поселение в Соловецкий монастырь со строгим запретом покидать оный. Но запретить волхвовать Вещему Авелю не может никто. В 1802 году, украдкой, он пишет новую книгу, в которой предсказывает совершенно невероятные события, описывая «как будет Москва взята французами и в который год». При этом указывается 1812 год и предсказывается сожжение Москвы.

Предсказание становится известно Императору Александру I. Обеспокоенный не столько самим предсказанием, казавшимся в то время диким и нелепым, сколько тем, что слухи об этом предсказании будут расходиться и разноситься молвой, Государь повелел посадить монаха-предсказателя в островную тюрьму Соловков «и быть ему там дотоле, пока не сбудутся его пророчества».

Пророчества сбылись 14 сентября 1812 года, через десять лет и десять месяцев (!). Наполеон вошёл в первопрестольную, оставленную Кутузовым. Александр I обладал прекрасной памятью и тут же, по получении известия о начавшемся в Москве пожаре, диктует помощнику своему, князю А.Н.Голицыну письмо в Соловки:

«Монаха Авеля выключить из числа колодников и включить в число монахов на всю полную свободу. Ежели жив, здоров, то езжал бы к нам в Петербург, мы желаем его видеть и нечто с ним поговорить».

Письмо было получено на Соловках 1 октября и вызвало у соловецкого игумена Иллариона нервную дрожь. Видимо, с узником он не церемонился, потому встреча Авеля и Императора ничего хорошего лично ему не предвещала. Наверняка узник пожалуется, а Государь за обиды не пожалует. Иллирион пишет, что «ныне отец Авель болен и не может к вам быть, а разве на будущий год весною».

Государь догадался, что за «болезнь» у вещего монаха и через Синод повелел: «Непременно монаха Авеля выпустить из Соловецкого монастыря и дать ему паспорт во все российские города и монастыри. И чтобы он всем был доволен, платьем и деньгами».

Игумену Иллариону отдельно было указано:

«Дать отцу Авелю денег на прогон до Петербурга».

Илларион после такого указа решил уморить голодом строптивого старца. Возмущённый Авель предрёк ему и его помощникам смерть неминучую. Испуганный Илларион, знавший о пророческом даре Авеля, отпустил его. Но от пророчества, как и от проклятия, нет спасения. Той же зимою на Соловках случился странный мор, сам же Илларион скончался, так же «Бог весть от какой хворобы» умерли его подручные, чинившие зло Авелю.