Иезуитский крест Великого Петра

«Я не знаю, в чем состоит преступление графа Миниха, но если бы и не учинил он никакого, то я бы все равно обвинил и предал суду за то, что он первый подал опасный пример, как с помощью роты гренадеров, можно низвергать и возводить на престол государей», — скажет Левендаль, бывший подчиненный фельдмаршала и будущий фельдмаршал Франции.

18 января должна была свершиться казнь. Императрица отправилась в загородный дворец. Едва она выехала из города, по всем улицам с барабанным боем было объявлено — собираться к 10 часам у лобного моста, чтобы смотреть на казнь врагов государыни.

На Васильевском острове, пред военною коллегией, был устроен простой эшафот, в шесть ступеней. На нем стояла плаха. Астраханский полк образовывал каре. В нем, кроме лиц, необходимых для исполнения казни, находился еще хирург. Священника не было.

Преступники были приведены из крепости ранним утром. Ровно в 10 часов их ввели в круг. Гренадеры сопровождали их с примкнутыми штыками.

На эшафот первым внесли больного подагрой Остермана. Он был в своем обычном утреннем платье. На голове маленький парик и дорожная черного бархата шапка. Палач приготовился к работе. Экзекутор стал зачитывать осужденным перечень их преступлений и приговор. Остерман обнажил голову. Только здесь обвиненные услышали приговор.

Остерман хладнокровно выслушал его. Казалось, он был удивлен и возвел глаза к небу. Затем солдаты положили его лицом вниз. Палач, придерживая голову графа за волосы, взялся за секиру. Остерман было вытянул руки вперед, но один из гренадеров закричал, чтобы он убрал их, и граф подобрал их и вытянул по телу. Все замерли, как вдруг экзекутор закричал Остерману:

— Бог и императрица даруют тебе жизнь!

Спасенного от смерти подняли с плахи. Он весь дрожал. Его посадили в сани, и отсюда он должен был наблюдать за последующими событиями.

Никого более не вводили на эшафот. Императрица «по природному своему матернему милосердию и по дарованному ей от Бога великодушию» заменила всем «богомерзким» преступникам смертную казнь ссылкой.

Миних вышел из круга в сопровождении четырех гренадеров. Держал себя благородно, но взгляд был печален. Его посадили в закрытую карету и повезли в крепость. Следом, в извозчичьих санях, около которых шли солдаты, отправился Остерман.

Лицо Головкина выражало ярость. Левенвольде, видимо, более притворяясь, источал любезность. Менгден плакал и закрывал лицо руками.

На другой день, поутру, помощник генерал-полицмейстера Петербурга князь Яков Петрович Шаховской получил устное повеление государыни отправить «вышеименованных арестантов в назначенные места в ссылку». Остерман отбыл первым. За ним последовал Левенвольде.

Шаховской, навестивший перед отъездом Миниха, так описывает встречу: «…Пришел я к той казарме, где оной бывший герой, а ныне наизлосчастнейший находился, чая увидеть его горестью и смятением пораженного. Как только во оную казарму двери передо мною отворены были, то он, стоя тогда у другой стены возле окна ко входу спиною, в тот миг поворотясь в смелом виде с такими быстро растворенными глазами, с какими я его имел случай неоднократно в опасных с неприятелем сражениях порохом окуриваемого видать, шел ко мне навстречу и, приближаясь, смело смотря на меня, ожидал, что я начну. Сии, мною примеченные, сего мужа геройские и против своего злосчастия оказуемые знаки возбуждали во мне желание и в том случае оказать ему излишнее пред другими такими ж почтение; но как то было бы тогда неприлично и для меня бедственно, то я сколько возмог, не переменяя своего вида, так же, как и прежним двум уже отправленным, все подлежащее ему в пристойном виде объявил и довольно подметил, что он более досаду, нежели печаль и страх, на лице своем являл. По окончании моих слов, в набожном виде подняв руки и возведя взор свой к небу, громко сказал он: «Боже, благослови Ея Величество и государствование Ея!» Потом, несколько потупя глаза и помолчав, говорил: «Когда уже теперь мне ни желать, ни ожидать ничего иного не осталось, так я только принимаю смелость просить, дабы для сохранения от вечной погибели души моей отправлен был со мною пастор», — и притом поклонясь с учтивым видом, смело глядя на меня, ожидал дальнейшего повеления; на то сказал я ему, что о сем, где надлежит, от меня представлено будет. А как уже все было к отъезду его в готовности и супруга его, как бы в желаемый путь в дорожном платье и капоре, держа в руке чайник с прибором, в постоянном виде скрывая смятение духа, была уже готова, то немедленно таким же образом, как и прежние, в путь свой они от меня были отправлены».

Местом заточения назначен был Пелым, откуда спешно теперь возвращался Бирон. Они встретятся неподалеку от Казани, на почтовой станции, когда конвой станет менять лошадей. Увидев и узнав друг друга, Бирон и Миних нехотя раскланяются и, не обронив ни слова, разъедутся, каждый продолжая свой путь.