Иезуитский крест Великого Петра

Ближайшие ей люди, составлявшие ее двор, были так же молоды, как и она. Надо думать, и они не раз удивлялись тому, как не потерялась она и умела сохранить самостоятельность в обстановке крайне неблагоприятной во все царствование Анны Иоанновны. Ее спасал природный ум.

Французский дипломат Ж.-Л. Фавье, глубокий психолог, так охарактеризует ее: «Сквозь ее доброту и гуманность… в ней нередко просвечивает гордость, высокомерие, иногда даже жестокость, но более всего — подозрительность. В высшей степени ревнивая к своему величию и верховной власти, она, легко пугается всего, что может ей угрожать уменьшением или разделением этой власти. Она не раз выказывала по этому случаю чрезвычайную щекотливость. Зато императрица Елизавета вполне владеет искусством притворяться. Тайные изгибы ее сердца часто остаются недоступными даже для самых старых и опытных придворных, с которыми она никогда не бывает так милостива, как в минуту, когда решает их опалу. Она ни под каким видом не позволяет управлять собой одному какому-либо лицу, министру или фавориту, но всегда показывает, будто делит между ними свои милости и свое «мнимое доверие».

Разумовский частенько напивался до бесчувствия, и тогда цесаревна бежала к Лестоку. Хирург, превосходный психолог, давно уяснил себе, что не пение и не голос Разумовского прельщали цесаревну.

Разбегавшаяся от буянящего Разумовского дворня знала: лишь двое — сама Елизавета Петровна и доктор Лесток — могли безбоязненно появиться перед пьяным.

Лесток, можно сказать, был доверенным человеком цесаревны. (О степени их доверенности свидетельствует секретная депеша Мардефельда своему королю от 28 декабря 1742 года: «Особа, о которой идет речь (Елизавета Петровна. — Л.А.), соединяет в себе большую красоту, чарующую грацию и необыкновенно много приятного ума и набожности, причем исполняет внешние обряды с безпримерной точностью. Но, зачатая под роковым созвездием, т. е. в самую минуту нежной встречи Марса с Венерой… она ежедневно по нескольку раз приносит жертву на алтарь матери любви и значительно превосходит набожными делами супруг императора Клавдия и Сигизмунда. Первым жрецом, отличенным ея, был подданный Нептуна, простой матрос прекрасного роста… Теперь эта важная должность не занята в продолжении двух лет; до того ее исполняли жрецы, не имевшие особого значения. Наконец, ученик Аполлона с громовым голосом, уроженец Украины… был найден, и должность засияла с новым блеском. Не щадя сил и слишком усердствуя, он стал страдать обмороками, что побудило однажды его покровительницу отправиться в полном дезабилье к Гиппократу просить его оказать быструю помощь больному. Застав лекаря в постели, она села на постель и упрашивала его встать. Он, напротив, стал приглашать ее… позабавиться. В своем нетерпении помочь другу сердца, она отвечала с гневом: «Сам знаешь, что не про тебя печь топится!..» «Ну, — ответил он грубо, — разве не лучше бы тебе заняться со мной, чем с такими подонками?» Но разговор этим ограничился. Он повиновался. Я узнал эти подробности от человека, присутствовавшего при этом фарсе…»

Впрочем, оставим сказанное на совести Мардефельда.

Протестант, уроженец Франции, Иоганн-Герман Лесток, человек предприимчивый, явился в Россию, в Петербург, в 1713 году. Отец его был лейб-хирургом; может, поэтому с детских лет увлекся хирургией и сын. Представленный государю, молодой Лесток (ему шел двадцать второй год), имевший чрезвычайно приятную физиономию и свободно объясняющийся почти на всех европейских языках, понравился ему и был определен хирургом к высочайшему двору. Жалованье Лесток получил приличное.

— Французу, — говорил государь, — всегда можно давать больше жалованья; он весельчак и все, что получает, проживает здесь.

Благодаря умению вкрадываться в сердца людей и обворожить каждого скромным, приятным общением, Лесток быстро сблизился со многими и попал в милость к лицам, игравшим важную роль при дворе. Он не пропускал ни одной возможности расположить к себе нужного человека. Немудрено, красавицы петербургские, сестры Монс, фрейлина Гамильтон, да и хорошенькие прислужницы вроде Анны Крамер, обратили внимание на услужливого и вместе с тем женолюбивого француза. (Здесь и далее мы воспроизводим материалы, приведенные в исследовании о графе Лестоке Михаилом Дмитриевичем Хмыровым сто тридцать с лишним лет назад. Да сохранится благодарная память потомства к этому скромному библиографу.)

Веселый нрав и приятный ум Лестока много помогали тому, что пред ним отворялись двери к сановитым лицам и зачастую он оказывался участником застольных бесед, которые занимали все свободное от службы время у сановников, принимавших дома гостей.

В кирке, выстроенной на обширном дворе дома вице-адмирала Крюйса, Лесток мог во время богослужения видеться со знакомыми лютеранами.