Иезуитский крест Великого Петра

— Все равно, пусть только приезжает инфант Дон Карлос, тогда увидим.

И так как ей очень нравилось говорить об испанском дворе и о вещах Испании, это и делали ее придворные.

Пробный шар был пущен. Предложение могло быть принято и дюк де Лириа получил приказ королевской четы «поддерживать известное дело относительно инфанта Д. Карлоса». («Будьте покойны, — отвечал министру иностранных дел Испании посланник, — буду поступать по вашей инструкции с величайшим благоразумием, не навязываясь, не заходя далеко, не отталкивая прежде времени: не буду говорить ни да, ни нет»).

Расчет был прост: усилить благожелательность к делам Испании, ее религии. Интересы католической церкви были у дюка де Лириа едва ли не на первом месте.

В марте 1728 г., получив известие о выздоровлении испанского короля, он совершил Те Deum и благодарную мессу с такою торжественностью, какую только дозволяла маленькая католическая церковь, находившаяся в Немецкой слободе. Двое капуцинов с доминиканцем, капелланом испанского посольства, совершили службу, на которой присутствовал посланник со всеми своими людьми. («Я ни на пядь не отступлю для поддержания его (короля. — Л.А.) чести и авторитета и буду поддерживать их с возможною настойчивостью и всегда заставлю этих людей делать что нужно»).

Страстная неделя в Москве в католической церкви ранее не праздновалась. По настоянию дюка де Лириа испанский капеллан «с двумя капелланами графа Вратиславского и императорского резидента (строки из депеши испанского посланника. — Л.А.) ныне позаботились устроить в этой церкви монумент (соответствует нашей плащанице. — Л.А.), по Испанскому обычаю и такой, что заинтересовал как католиков, так и еретиков, которые приходили посмотреть наши службы, чем был я очень доволен: потому что, если и не обратятся, по крайней мере пусть видят наше благоговение, с которым мы служим Царю царей».

Через кардинала Бентиволно посланник выпросил у римского папы для своего капеллана, доминиканца отца Бернардо де-Рибера, титул апостольского миссионера. («Я просил этой милости, потому что, она возвышает капелланов Испанских министров в этой стране, и теперь они уже независимы ни от кого и могут в своей оратории отправлять все религиозные службы»).

Многое для понимания мыслей дюка де Лириа дает его письмо от 25 июня 1728 года к своему патрону:

«…нет ничего важнее, как удалить отсюда принцессу (Елизавету Петровну. — Л.А.), так как пока она не замужем и в благоволении у царя, до тех пор не возможно женить на иностранке. А очень важно, чтобы он не женился на своей подданной, потому что с этим связан вопрос о возвращении этой монархии к ее первобытному состоянию, чего желают все старые русские».

Ситуация осложнялась тем, что к Елизавете неравнодушен был Иван Долгорукий.

Вопрос о браке Елизаветы с Морицем Саксонским находился в дурном положении, и малейшее известие о вероятном претенденте на ее руку и сердце не проходило мимо внимания герцога де Лириа. («Должен сообщить вам, что слышал, будто граф Вратиславский везет приказание вести переговоры о браке принцессы Елизаветы с Д. Мануэлем Португальским… Конечно, если бы эту принцессу было можно выдать замуж вон отсюда, это было бы удивительно дело, потому что она еще постоянно лелеет мысль взойти на престол, вышед замуж за царя», — из депеши от 21 июня).

Елизавета же, казалось, не думала ни о чем, кроме удовольствий.

Впрочем, она осмеливалась вразумлять государя на счет его обязанностей и предостерегать от вредных привычек, внушаемых ему Долгоруким.

Долгорукие, не менее внимательно, чем дюк де Лириа, наблюдавшие за Елизаветой, не остались в долгу. Скоро они подсмотрели ее слабости (шепнули царю о ее сердечной привязанности к Бутурлину) и успели очернить ее в глазах Петра до того, что он начал публично показывать ей отвращение и неприязнь к ней.

(«Царь уже меньше интересуется принцессой Елизаветой, — писал дюк де Лириа в августе 1728 года, — не выражает ей прежнего внимания и реже входит в ее комнату. Генералу Бутурлину, фавориту принцессы (и, как говорят, ее рабу) приказано не являться в комнаты Его Величества. Все… радуются уменьшению царского фаворитизма принцессы, которая четыре дня тому назад отправилась пешком за десять или двенадцать миль на богомолье, только в сопровождении дамы и Бутурлина»).

В домашней жизни двора происходила перемена.

«Еще в августе 1728 года, — читаем у К. И. Арсеньева, — в день тезоименитства великой княжны Натальи, во время великолепного пиршества при дворе, император обнаружил пред всеми чувства свои к Цесаревне, не удостоив ее даже словом или приветствием».