Иероглиф

Максим попятился, внимательно следя за противником, а тот, выплюнув зеленый клок, сделал следующий бросок. Максим попытался увернуться, но не учел скорости вытягивания шеи коня, из-за чего, вместо груди, удар пришелся ему в плечо, он потерял равновесие и обрушился на землю спиной, в первые секунды не имея возможности и пошевелиться, придавленный тяжестью нательного арсенала. Острые зубы теперь вцепились ему в предплечье, конь снова рва-лул, и из громадной раны ударил фонтан крови, заливая горячим руку, лицо и грудь человека, и даже каким-то образом попав по глазам этого коня-людоеда.

Конь, довольный тем, что поверг непонятливого вора на землю и к тому же покалечил ему руку, не ожидал, что тот найдет собственный веский ответ, кроме как с трудом подняться, безуспешно зажимая хлещущую из раны кровь, и медленно переставляя ноги, шатаясь, падая и вновь поднимаясь, а кое-где так и продолжая идти на карачках, ретируется прочь с этого поля, как страшный сон вспоминая схватку с лошадью и не делая никаких попыток не только сюда вернуться, но и далеко обходя, объезжая, облетая эти места. Поэтому когда первая автоматная очередь взорвала воздух около самых ушей коня, он не обратил на это никакого внимания. Это показалось ему пустым делом. Он продолжал стоять, рассматривая все еще лежащего Максима, с трясущимся автоматом в левой руке, с залитой кровью правой рукой, с большой дырой на груди зеленого плаща, из которой проглядывали серо-зеленый бронежилет и ремни многочисленных креплений для вооружения, и облизывая своим черным, совсем не по-лошадиному длинным языком попавшую ему на морду человеческую кровь.

Стрелять прицельно из автомата, держа его одной рукой практически навесу, невозможно даже с такого близкого расстояния. Расстреляв всю обойму в воздух и поняв, что скотина теперь от него не отвяжется, Максим отбросил автомат, оперся на локоть раненой руки и, чуть не теряя сознание от боли, достал из-за пазухи пистолет, сделал несколько быстрых и глубоких вдо-в и выдохов, изгоняя, насколько это возможно, боль из тела и дрожь из рук, вытер рукавом заливающий глаза пот, вытянул успокоившуюся левую руку с пистолетом, прищурился, прицеливаясь, как в тире, и аккуратно стал нажимать курок, пока все до единой пули из обоймы не легли точно в центр белесой мускулистой лошадиной груди. Каждое попадание, словно ударом молота, било в коня, заставляя его делать хоть и мелкие, но все же шаги назад, выбивая, вырывая, выплескивая из лошадиной плоти большие кровавые куски и углубляя эту подрагивающую живую яму чуть ли не до самого его сердца.

Расстреляв патроны, Максим позволил руке свободно и расслабленно упасть на землю, на мягкую и горячую цветочную подушку, а сам продолжал с остервенелым интересом рассматривать животное, заключая сам с собой пари — через сколько секунд оно начнет падать и на какой бок завалиться. Такую скотину за все ее проделки мало было убить — ее надлежало самым жесточайшим образом съесть, сварив из нее суп или зажарив на вертеле, и Максим для себя решил — чего бы это ему ни стоило, но он освежует труп и заберет с собой в придачу к цветам шкуру и филейные части коня. Есть его сам он, конечно, не будет, но отдаст мясо или тем дедам на дороге, чтобы у девок титьки еще больше были, или Жене для праздничного пирога. Однако конь не думал не то что умирать, но и даже падать.

Подогнувшиеся было задние ноги выпрямились, шея коня вытянулась, но уже на нормальную лошадиную длину, голова задралась куда-то вверх, словно он решил полюбоваться небом, рана на груди казалась уже нарисованной, так как кровь из нее не текла, а дно стало подниматься, будто там невероятно быстро нарастали, срастались изорванные пулями мышцы, под кожей забегали большие и малые волны, белые шерстинки встопорщились, встали чуть ли не стоймя, из-за чего стала отчетливо видна под ними розоватая лошадиная кожа.

Затем в животном стали происходить быстрые и поначалу почти неуловимые для глаз изменения.

Вот белый цвет шерсти приобрел какой-то странный, неопределенный, блеклый, бледный оттенок, вот как-то удивительно трансформировались кости ног — появились ранее отсутствующие впадины и выпуклости, и даже, кажется, лишние кости и сочленения, затем окончательно заросшая грудь вдруг взбугрилась тремя мощными поперечными мышцами, которые напряглись, сократились и со скрипом, слышимым и Максимом, стянули слишком широкую грудь до более узких размеров.

Толстая лошадиная шея опала, утоньшилась, приходя в соответствие с ключицами, на ней под туго натянутой кожей прорезались витые провода жил и сухожилий и толстая, ребристая, просвечивающая синевой труба гортани, уплощились крутые бока, на них возникли бугры и сплетения рельефно прорисованных мышц, отнюдь не лошадиной принадлежности, короткая, словно обрезанная, грива удлинилась, спадая теперь до самой земли, выступающие на спине позвонки заострились так, что чуть ли не пробивали кожу, а для того, чтобы усесться на них надо было предварительно позаботиться о металлических штанах.