Иероглиф смерти

Вскоре Маша вернулась и поставила на журнальный столик два бокала и бутылку португальского портвейна.

– А трубочку? – напомнил Глеб.

– Ах, простите, забыла.

Мария, посмеиваясь, зашагала на кухню.

– Ничего смешного! – крикнул ей вслед Глеб.

Он сел на диване, взял бутылку и глянул на этикетку. Пожал плечами и констатировал:

– Не самый плохой вариант.

Вернулась Мария не только с трубочкой-соломинкой, но и с тарелкой, на которой лежали пластинки копченого мяса и горсть оливок.

– Решила, что так будет вкуснее, – прокомментировала она, пристроив тарелку рядом с бутылкой.

Глеб наполнил бокалы.

– Знаете, что сказал о портвейне поэт Сэмюэль Джонсон? «Красное вино – напиток для мальчишек, портвейн – напиток для мужчин».

Они выпили по глотку.

– Ну? – снова заговорил Корсак. – Вы мне расскажете про этого драчуна?

– Зачем?

– Вдруг он снова преградит мне путь. Информирован – значит, вооружен!

– Он драгдилер, – сказала Маша. – Проходил у меня по одному делу свидетелем.

Мария замолчала и снова поднесла бокал к губам. Глеб выждал немного, потом уточнил:

– И все?

– И все.

– И что же его заставило броситься на меня?

Она пожала плечами:

– Кто знает. Быть может, он принял вас за конкурента.

– Неужели я похож на драгдилера?

Мария засмеялась.

– Сейчас вы больше похожи на боксерскую грушу, над которой поработал Николай Валуев.

Глеб поставил бокал на стол, нагнулся к Марии и хотел поцеловать ее, но она отстранилась.

– Почему? – недоуменно спросил он.

– Не хочу ничего испортить.

– А с чего вы решили, что все испортится?

– А разве нет?

– В любом случае, я уверен, что рискнуть нам стоит.

– Правда?.. Что ж, может быть, вы и правы.

Она приблизила свое лицо к Глебу и нежно поцеловала его в израненные губы.

Глава 9

1

Дождь за окном превратился в настоящий ливень. Дождевые струи хлестали по оконному стеклу, отбивали дробь по жестяному подоконнику. Снаружи бушевала стихия, но шум дождя, как всегда, действовал умиротворяюще.

Он сидел в кресле, вытянув перед собой ноги и запрокинув голову назад, и слушал дождь. В шуме дождя ему слышался невнятный шепот, и в этом не было ничего странного. Ведь ОНИ только так и могут говорить с живыми – в шуме дождя, звоне падающей воды, шелесте листвы, скрипе половиц… И порою голоса их звучат более внятно, чем весь этот живой, многоголосый, отвратительный шум, который преследует человека с рождения до смерти.

Человек в кресле пошевелился. Открыл глаза и посмотрел на окно, подсвеченное уличным фонарем. На миг ему показалось, что капли, усеявшие стекло, складываются в буквы и слова.

Он встал с кресла и подошел к окну. Там, за окном, кто-то был. Кто-то стоял во мраке, заглядывая в окно. Неясный силуэт, который был чуть светлее окружающей его ночной тьмы. Глядя на этот силуэт и стараясь не потерять его во мраке, он приник к холодному стеклу – прижался лбом, положил на него ладонь, чувствуя кончиками пальцев живительный, бодрящий холод.

Сегодня тьма была снова не страшна. Совсем не так, как вчера… И не так, как будет завтра.

Завтра тьма снова станет зловещей и страшной. Она войдет в него, сделает его своей частью, поглотит его и обезличит. И поэтому он боялся кромешной тьмы. Так сильно, что никогда не гасил свет полностью.