Почти пришедший в себя Колапушин сообразил, что этот седой немолодой человек и есть Геннадий Алексеевич Фартуков — тот самый врач, который лечил Балясина, и при котором Балясин умер.
— А его можно было спасти? — спросил он, осторожно поднимаясь в сидячее положение.
Фартуков горестно вздохнул.
— Смерть, знаете ли, не предполагает сослагательного наклонения. Мне позвонили, сказали, что Жене плохо с сердцем. Но, ведь, у него несколько приступов стенокардии было за последний месяц. Если бы я знал, что у него сильные боли в груди и рука отнялась, сразу, по телефону, велел бы вызвать «Скорую». А так… успел только вколоть, что с собой было, конечно, этого недостаточно. Здесь специализированная бригада нужна была. У них и оборудование в машине, и медикаменты соответствующие.
— А что же вы сами «Скорую» не вызвали, когда приехали?
— Женя сильно протестовал, лучше его было в такой момент не беспокоить. Да и они тоже могли не успеть — аритмия нарастала. Тут ведь, знаете — как повезёт: есть ли в данный момент свободная кардиологическая бригада, как быстро ей вызов передадут, откуда им ехать придётся? Мы могли намного быстрее до больницы доехать, но… не успели вот. А вам что — нужно виноватых найти?
— Нет, нет, мы просто выясняем обстоятельства. Тут, понимаете, есть некоторые странные вещи.
— Да, обстоятельства не совсем обычные — грустно ухмыльнулся Фартуков, вспоминая «странные вещи». — Но сломался он из-за смерти Вари. Это очевидно.
— Как сломался?
— Да… по-русски. Сутками слушал её песни, пил, психовал.
— Это точно — убеждённо подтвердил Немигайло — крыша у него съехала.
— Что-то вроде. Он за три дня до смерти имел со мной разговор. Очень, знаете ли, странный. Но, я же не психиатр, мне трудно судить — патология это, то, что он говорил, или нет. Да и не совсем трезвый он был.
— Случаем, не про Иерихонские трубы? — снова сел на своего конька Немигайло.
— Нет. Он интересовался чёрной магией. Привидениями, проклятиями.
— А, что, вы и в этом сечёте?
— Да, нет, — усмехнулся Фартуков — не секу. Женя пытался выяснить, как к этому относится медицина.
— И как она относится?
— Никак. Есть наука, а есть шарлатаны.
— Нет, но бывает же что-то. Я, вот, читал…
— Бывает. До сих пор у диких племён, где-нибудь в Африке, действуют и колдуны, и маги всякие, или как там они называются. Иногда они добиваются поразительных результатов, пока необъяснимых. Но в медицине нельзя пользоваться необъяснимыми методами — это может привести к страшным последствиям. А те, что у нас шуруют… Эти практически поголовно жулики, использующие определённые свойства человеческой психики. Методы, которыми они пользуются, известны с древнейших времён, но им продолжают верить, это свойственно многим людям — слепая вера в различную таинственность и мистику вместо разумного подхода.
— И Балясин тоже верил?
— У Балясина… скорее всего у него был тяжёлый невроз, навязчивое состояние на почве нервного шока.
— Белая горячка?!
— Белая горячка, это несколько из другой области — он до неё не допился. Только, знаете, кроме белой горячки, нас иногда мучает совесть, простите за выражение.
— Думаете, она его мучила?
— Мне кажется, да. Перед смертью он вспомнил о Боге.
— О Боге? — заинтересовался Колапушин — Капсулев нам ничего об этом не рассказывал.
— А он скорее всего и не слышал. Это перед самой смертью было, в машине. Там музыка очень громко играла — Женя попросил включить.
— Значит, о Боге — задумчиво повторил Колапушин, — а вы точнее не сможете вспомнить?
— Постараюсь, хотя, сами понимаете, сердце у него остановилось, буквально тут же. Так: сначала он сказал — «Голос Бога» — нет, слово голос он повторил два раза… Вот так: «Голос… Голос Бога…» Он ещё с расстановкой говорил, и в глазах было такое выражение, как будто он, действительно, услышал чей-то голос.
— Это всё, что он сказал?
— Нет. Я стараюсь вспомнить… значит… потом он сказал кажется так: — «Как просто…» — потом опять повторил: — «Голос Бога» — и… да, правильно, он сказал: «Лука же говорил». А потом он, почему-то, засмеялся и сказал, что я идиот.
— И всё? Это были его последние слова?
— По-моему, да. Ведь сразу после этих слов сердце и остановилось. Нет, вру! Он, действительно сказал что-то ещё… о трубах, кажется.
— Это не могло быть бредом?
— Не думаю… Хотя, сами понимаете… кардиогенный шок.
— Да, конечно. Здесь невозможно сказать что-то определённое.
Колапушин рассеянно посмотрел на Фартукова и, задумавшись, обвёл глазами приёмную. Его взгляд случайно упал на «дипломат» врача, который так и стоял раскрытым на стуле около дивана. Неожиданно он увидел кончик чего-то маленького, но очень знакомого. Стараясь, чтобы голос не выдал его удивления, он спокойно сказал:
— Егор, ты не подойдёшь поближе?
— Да, Арсений Петрович. Чего, помочь встать?
— Нет, постой здесь, пока. Я, вот, у доктора хочу спросить: доктор, а вас совесть не мучит?
— Я вас, как-то не понял.
— Сейчас поймёте, — пообещал Колапушин и, неприлично ткнув пальцем в раскрытый чемоданчик, спросил у Немигайло: — Егор, ты там ничего знакомого не видишь?