Иерархия Неба и Земли. Том IV. Часть V. Новая схема человека во Вселенной

Я считал их (ангелов) истинной причиной движения, света и жизни, а также тех простейших принципов физической Вселенной, которые, когда они являются нашим чувствам в своем развитии, вызывают представление о причине и следствии и о так называемых законах природы… Об этих ангелах я говорю: «Любое дуновение ветра, луч света и тепло, любая прекрасная перспектива – словно подолы их одежд, струящиеся одеяния тех, чьи лица видят Бога».

– Newman, Apologia Pro Vita Sua, III

1. От теории к практике: четыре подхода к новой ангелологии

Соприкосновение с тем возвышенным и ужасным существом, которое мы называем человеком – редкий, но незабываемый опыт. Тот, кто считает себя объяснимым, еще не нашел себя. Он думает о чем-то другом – конечно, не о том, кто способен вместить небесные воинства и в ком обитает неописуемое многообразие мира, не только в миниатюре и на уровне микрокосма, но и в своей изначальной полноте. Человек, этот космический Кристофер Шай, – наивная жертва самого великолепного из всех розыгрышей. Те, кого признают сумасшедшими, считающие себя осколками стекла, Иисусом Христом или бутербродом с маслом, по крайней мере, не лишены остроумия (которого, к сожалению, очень недостает их надзирателям), а потому видят, что человек – вовсе не тот, кем кажется[4]. Но мы видим Звезду, обезумевшую настолько, что она считает себя крохотным механизмом по переработке пищи, поставленным вертикально; Галактику, вмещающую сотни тысяч миллионов солнц и живущую в иллюзии, будто она – просто двуногое без перьев; а вот протоны и электроны, страдающие манией величия: они убеждены, что они люди, а молекулы изображают из себя профессора химии. Вернее говоря, здесь все эти отклонения сосредоточены в одном случае. Человек во многих смыслах не в своем уме. Его здравый смысл – это «здравая» чепуха.

Теория человека, которая возникла в ходе этого исследования, радикально отличается от наших привычных представлений; и только если мы будем сживаться с ней, применять ее на практике, постоянно сталкивать ее со здравым смыслом, она перестанет быть просто теорией и станет реальностью. Но так ли важен, в конце концов, путь самопознания? – спрашивает здравый смысл. Похоже, для горстки людей это некий инстинкт, естественная потребность, как упражнять свое тело; других же личные неудачи, внешние и внутренние страдания приводят к мыслям о природе человека. Но почти все люди, которые по той или иной причине приходят к самоисследованию, довольствуются тем, что открывают и развивают один-единственный аспект – недочеловеческий или надчеловеческий. Такой дисбаланс – основная причина наших затруднений. В нас есть односторонность, асимметричность, мы страдаем и от навязчивых идей, и от вытеснения. Нужно вновь соединить наши верхнюю и нижнюю половины[5]. Мы должны, осознав, кто мы есть, стать собой. Тогда, однажды уловив загадочность, ничтожность и безграничность человека, мы больше не будем испуганно бросаться в крайности самоотчуждения. Конечно, самопознание должно происходить волнообразно, но, исчезая, оно оставляет после себя некий знак, и когда оно возникает вновь, познавать становится немного легче, чем в прошлый раз. И если «ужасный контраст» (как его назвал Нетлшип[6]) между моментом видения и не-видения при этом становится еще ужаснее, это свидетельствует о движении в глубину: так раскрывается вертикальное измерение личности. Слои нашей природы преподносят нам много сюрпризов, когда через них проходят новые потоки опыта.

Итак, в последней части этой книги мои цели носят в основном практический характер. Если человек таков, на что он способен и что он должен делать? К слову, не нужно изобретать новых пунктов, чтобы проверить свое понимание принципов человеческой природы. Нас и так осаждает множество неотложных проблем. Если философия в принципе имеет шанс и считает своим долгом прямо говорить о положении человека, протянуть ему руку помощи и недвусмысленно объяснить, как ему быть, то пришло время это сделать[7]. Здесь у философии возникает возможность заменить библиотечную пыль уличной грязью (или, по крайней мере, перемешать их), заговорить на языке обывателей, стать простой, но не мелочной. Разве это слишком самонадеянно – ожидать, что мышление, после многовековых исследований и споров, в этот кризисный период человеческой истории решится определить человеческую природу по-своему столь же однозначно, как это делает религия и наука?