Идущий в Иерусалим

В это самое время я для общего понятия перевожу гражданину лейтенанту Павлику: «Тайга стояла окрест частоколом могучих лиственниц и кедров, которые, значит, своими раскидистыми кронами закрывали нам полнеба. Подивившись красотою таежной вселенной, подняли мы наши пилы и топоры мозолистыми руками и пошли продираться на делянку сквозь чащобу. В это самое время громадные, с лошадь Пржевальского, комары покрывали наши обветренные лица жужжащим роем, безжалостно впиваясь во все открытые участки кожи и пия из нас кровушку до полного своего набухания и отвала. А из-за густого подлеска к нам вероломно подбирался гнус и облеплял черной копошащейся массой все на нас и вокруг нас. Короче, все, что шевелится. Но мы, превозмогая, продолжали держать твердый шаг, горя лишь одним желанием: выполнить и перевыполнить дневную норму. За нашими крепкими спинами смыкалась, словно дверь в наш подъезд, вечная таежная чащоба. И был день, и была работа, и был смысл бытия…»

В течение перевода одним глазом я наблюдал за рассказчиком, чтобы по скупому движению его суровых губ и шевелениям пальцев рук и ног понять, сколь точно мне удается передать ходовое продвижение его мысли; другой глаз мой следил за Павлом, чтобы он, значит, правильно понял мой пересказ. И если Юрий Палыч суровел на моем левом глазе, то на правом глазе — лейтенант Павел размягчался дружеским смехом, все ниже ложась на стол посреди тарелок. Веселый человек наш Павлик, право слово!

В перерывах, когда подкреплялись закусками, смотрели мы с Павлом на суровое лицо знатного таежника и думали каждый про себя: да вот, досталось человеку переживаний по самые невозможные некуды. Теперь ведь пока не урезонит свои нервы остатками заработанного, — не успокоится, тут мешай не мешай, а все одно человеку от наработанного освободиться надобно. Для легкости жития и промышления сути.

Когда мы поросенка махонького всего от хвостика до пятачка оприходовали да кваском мятным запили, а свежезнакомые попутчики мои еще и вина попили, то никак они не могли решить, кому из них платить, — так они желали благодарность друг дружке выказать. Один, я так понимаю, за рассказ наставительный, а другой ― за внимательное слушание его же.

Возвращались уже затемно под звездочки на небе и лай собачек из дачных домов. Я беспощадно, но молча, корил свою обжористую натуру и мягкотелость, по причине коих не могу отказаться от застолий, которые стали от высокого народного достатка нормальными.

Мои сотоварищи по вечерней прогулке у входа в подъезд долго решали: еще им усугубить или полусухими разойтись по местам лишения мужского общения. Так нерешительно и разошлись.

Утречком на работе своей получил я ответственное поручение по производству упаковочного ящика из рук самого главного инженера Левываныча. Подобрал я нужного материалу: люблю, когда все под рукой, чтобы не отвлекаться, полностью отдавая жар своего сердца творчеству.

Режу досочки под размер, остругиваю, а сам думаю, до чего же мне дерево-то нравится. Досочки у нас сухонькие, ровненькие; возьмешь их в руки — а они теплые такие, будто живые. Конечно, разные они, смотря по породам. Березка, хоть и красивая по рисунку и белизна в ней прямо жемчугом отдает, но тяжелая в обработке. Пихта — эта розовая, как семужка, и на солнышке лимоном попахивает. Лиственница — эта самая смоляная, будто янтарь — не успеваешь смолу соскабливать с инструмента. Зато уж сосенка — вся, как струночка прямехонькая, и легкая, будто пушинка.

Вот из сосенки и соорудил я этот ящичек, внутрь его разных перегородок наукреплял, согласно чертежику, поставил на помост ― да и залюбовался работой. Сам думаю, что ежели краской или лаком «эн-цэ» покрыть, ― то весь праздник испортить можно. Попросил уважительно бригадира нашего выдать мне лаку финского, что недавно на склад поступил. Проникся Федотыч важностью момента и выдал банку красивую такую. Крою лачком и наблюдаю, с какой благодарностью сосенка моя впитывает лак этот восковый и красивеет прямо на глазах. Очень приличный ящик получился.

Стою, любуюсь уже под конец смены, а тут и главный подходит. Работу отметил положительно, но сурово, чтобы не вздумал подчиненный нос задирать — это правильно. А сам просит еще надпись сделать. И бумажонку эту с оглядом в карман спецовки моей сует. Вынес я на свежий воздух ящичек, присел на солнышко и давай кисточкой выводить, чтобы красиво и аккуратно буковки легли. Заработался, зарадовался, не заметил, как день рабочий кончился.