Идущие в ночи

«Хода… хода…» – дразнил невидимый пересмешник.

– Ты понял меня, Шамиль?..

– Где гарантии, что меня не подстрелят?.. Ты звал меня в Дагестан, сказал, что не будут бомбить… А меня бомбили… Я выполняю свои обещания, а ты нет… Почему не пришли деньги на счет в Лозанне?..

– Пришли, сделай запрос… Я выполню все мои обещания… Ты пройдешь коридором из Грозного, и к весне, когда все будет кончено, мы встретимся с тобой в Ницце, где уже встречались… Обсудим наши дальнейшие планы…

– Где гарантии, что коридор настоящий?..

– Гарантии в нашей дружбе… В нашем общем бизнесе… В победе новой российской власти… Прощаюсь, Шамиль… Запомни, к тебе подойдет человек…

«Человек… человек…» – отражался голос от невидимых круч и откосов. Пропал, оставив легкие трески, словно кто-то сминал кусочек серебристой фольги.

– Будем готовить прорыв, – обратился Басаев к командирам, молча следившим за его разговором. Однорукий Рустам поднес цветастый тяжелый чайник, и Басаев, помогая калеке, придерживал горячий фарфоровый носик, пока в пиалу лился черный пахучий настой.

Глава шестая

Командиры уезжали в джипах. Хрустальные фары ослепительно вспыхивали, вылизывали стены, ограды, проезжую часть. Тут же гасли, превращаясь в тусклые пятна габаритов. Скрывались за углом рубиновые хвостовые огни. Басаев подозвал начальника разведки, маленького, с красноватой бородкой, ловкого, как обезьяна, Адама:

– Арби сегодня забрал двух пленных, передал тебе. Хочу на них посмотреть.

– Поедем, Шамиль. Посмотришь пленных. Я их собирался допрашивать.

Адам, ловкий коротышка с длинными могучими руками, поросший рыжей шерстью, покатился во тьму, и казалось, он, как шимпанзе, бежит, опираясь рукой о землю.

Из темноты возник преданный одноглазый Махмут с неразлучным пулеметом, опоясанный зубастой лентой.

– Будем готовить отход, – сказал Басаев, глядя, как на свежей могиле догорают две робкие свечи. – Цех в третьем микрорайоне подлежит ликвидации. Возьми людей, возьми канистры, возьми огнеметы. Готовый товар заберешь, а остальное – в пепел. Нам не нужны следы и свидетели.

Речь шла о маленькой фабрике по производству героина, где работали пленные. Полиэтиленовые пакеты с белым, как снег, порошком тайно, даже в дни жестокого штурма, отправлялись из города. Неведомыми путями и тропами, в ручной колымаге беженца или в цистерне русского наливника попадали к надежному ингушу, торговавшему в Назрани металлическим хламом, к добродушному осетину, державшему на рынке Владикавказа лоток свежей зелени. Товар уходил на север, в русские города, где расторопные чеченцы диаспоры сбывали его верным торговцам. В московских дискотеках, среди мерцающих призрачных вспышек у девиц стекленели глаза. Словно радужные нефтяные разводы, текли видения. Бармен за стойкой превращался в прекрасного ангела, уносил счастливую пленницу в райские сады. Деньги от наркотиков отдавались надежным банкирам или шли на подпольные рынки оружия, где продажные офицеры русской разведки грузили в трейлеры ящики автоматов, гранатометов, переносных зенитных ракет, в смазке, с заводской маркировкой. Позже, в горах, от удачного пуска ракеты взрывался боевой вертолет, и гибнущий летчик, помещенный в сферу огня, кричал напоследок по рации: «Прощайте, мужики!»

– Товар заберешь с собой. Пойдем на прорыв, повезем его на салазках, – повторил Басаев, готовясь нырнуть в джип.

К нему подбегал репортер Литкин, держа за ручку портативную телекамеру. Малиновый берет, косо сидящий на вьющихся волосах, делал его похожим на карточного валета.

– Шамиль, я ненароком услышал, ты едешь допрашивать пленных. Возьми меня с собой.

Басаев поморщился, ему не хотелось связываться с навязчивым репортером. Но тот умудрился войти с ним в близкие, почти дружеские отношения. Сопутствовал ему под обстрелами, на совещаниях и допросах, во время трапез и молитв, уверяя Басаева, что делает о нем кинолетопись. Фильм об отважных защитниках Грозного. Фильм о Шамиле Басаеве. На эту уникальную ленту уже нашелся заказчик – крупнейшая парижская телестудия, и уже через месяц фильм увидит Европа. Свое рвение Литкин совмещал с неподдельной отвагой. Снимал среди разрывов. Просовывал телекамеру в бойницы, навстречу атакующим русским. В дымный люк подбитого танка, где висели клочья растерзанного экипажа. Вел объективом по свежим могилам, по шеренгам бойцов, по зеленому флагу, простреленному русскими пулями. Его соседство раздражало Басаева, но он терпел, отдавая должное его опасной, полезной для чеченцев работе.

– Садись, – сказал он Литкину, пропуская в глубину джипа его малиновый бархатный берет.