Идущие

А потом случилось много всего сразу, вспоминал Капитан, когда после, несколько часов спустя, сидел в кабинете директора и составлял рапорт. Сам Ян тоже там сидел, напротив него, и деликатно, хотя в большей мере устало, смотрел на дождь, повернув голову к окну, периодически тёр глаза и один раз, извинившись, достал из кармана пузырек с аспирином, вытряхнул горсть таблеток на ладонь и проглотил, не запивая. В чаше Яна стыл кофе, как всегда чёрный, без сливок и сахара, горькая бурда, от которой кого другого и вывернуло бы, но только не директора, Прайм курил, стоя у того же окна, хмурился то на заляпанный кровью бок капитанской формы, то на стежки ливня, стряхивал сигарету в ракушку-рапан, которая была здесь вместо пепельницы, молчал и ждал, когда официальная часть изложения событий задверья кончится и можно будет уже уволочь Капитана в лазарет. А тот писал, протоколируя с терпеливой тщательностью: имена, названия, рассказ мальчишки про Армаду, сражение и то, чем все закончилось. После Капитана такие же отчёты писали остальные трое. Но вряд ли кто-нибудь из писавших — и читавших — верил, что слова и бумага досконально передали произошедшее. Не всё способно стечь чернилами на приготовленный лист, потому что однажды уже стекло к земле — многой кровью, впиталось и застыло, и пришлось бы его отковыривать, выкорчёвывать, а памятник выкорчёвывать — как? Святотатство.

Вот Лучик выталкивает мальчишку из-под танкового прицела. Он падает, ударяясь о землю, перекатывается и хватается за плечо — ушибся. Армеец-первый, презрев все планы, замахивается рукой — врезать девчонке, и этот жест истолковывается его спутниками как сигнал к бою. Крайний к конфедератам танк стреляет. А те стреляют одновременно с ним.

— Твою ж мать! — орет армеец. — А, пропади оно пропадом!

И машет снова.

В лязге и дыму, заволокшем пространство, Лучик кидается к Серому. Армеец ловит её за волосы и грубо тащит на себя, другой рукой выдирая винтовку.

— Ну, вот и всё, красотка!

Серый вспрыгивает ему на плечи и вонзает в левый глаз лезвие своего раскладного ножа. Легко, как зрячий, и без колебаний, как солдат. В конце концов, он сам наполовину армеец. Второго удара не требуется, противник мёртв — но женщина с рыжими волосами издалека всаживает в тело, безжизненно валяющееся на земле, треть обоймы.

— Ублюдки! — глухо вопит армеец Лес за листами брони.

Он отворачивает дуло своей машины от дороги, чтобы одним выстрелом разнести деревенских на куски, когда кто-то, вскочивший на башню, вздёргивает его за шиворот из открытого люка и бьёт виском об острый край, всё бьёт и бьёт, пока металл не темнеет от крови.

— Хватит. Хватит! — подоспевший Капитан тянет Курта за плечи вниз, в сторону канавы, где укрылись Серый и Лучик. — Брось. Она цела, слышишь? Цела!

Первый грузовик пылает. Фигура, объятая огнём, бежит по дороге и падает, сначала катаясь в попытках сбить пламя, потом затихая. Крайний танк с пробоиной в боку дёргается и клюёт дулом в землю. Из него никто не спасается, и он тоже начинает гореть. Из-за костра, в который превратился грузовик, раздается протяжный механический вой. Землю перед танками с грохотом расплескивает, словно тяжёлую грязную воду.

Капитан толкает Четвертую в сторону спрятавшихся.

— Мне кажется, у них минометы, — отрывисто произносит он.

Какой-то армеец, разглядевший сквозь чёрные клубы неладное, кричит и показывает на них пальцем. Чужие крик и тыканье Капитан и Четвёртая прекращают одновременно. Следующие возможные крики предупреждают разрывы и вой. Конфедераты идут в атаку.

— Прайм не одобрит. Но я не могу быть хорошим долго.

— Я вообще не могу. Так что не грусти.

Капитан улыбается. Они успевают пригнуться, когда землю буравит следующий снаряд, но шальной осколок рассекает Капитану бок, и на одежду хлещет красное.