Идущие

Четвёртая многозначительно хмыкает. Хмык предназначается тому, кто Курт, но он не реагирует. Лучик тоже не получает ответа.

— Капитан! — жалуется она. — Меня игнорируют!

Тот скрипит подошвами по пыли.

— И ты! Ну, знаете ли…

— Тихо, — говорит Капитан. — Здесь?

Это уже мне. Мы вышли на площадь.

— Да.

Дом пророчицы спит, не шевелясь, — большое тёмное животное, дышащее тихо и глубоко. Окно в комнату Лады открыто.

— Я сейчас. Не ходите за мной! Лучше обождите снаружи.

Привычным броском переваливаюсь через подоконник. Втягиваю воздух — тепло, цветы, солома, человеческое дыхание. Лада. Лежит в кровати, свернувшись клубочком, и знать не знает, что я пришёл её спасти. Улыбка наползает мне на лицо. Я — совсем как воин из старых книжек, который наконец достиг запертой в каменной башне девицы. Ему даже не пришлось сражаться с чудовищем-равком, вот как повезло…

— Лада, — я касаюсь её плеча. — Вставай. Знаешь, сколько сейчас времени? Помнишь, о чём мы вчера договаривались?

Конечно, мы не договаривались ни о чем, и слова эти я произношу, только чтобы не разреветься, а ещё надеюсь всколыхнуть в себе ощущение того, что нет впереди никакого Очищения, нет вокруг предателей и врагов, а есть безмятежные, славные дни, данные нам с ней для веселья и игр. Что опять побежим мы по полю, взявшись за руки, и за рекой она расскажет мне о прошлом, пока я буду валяться на траве, грызть травяной стебелек и не слушать, и обзовет за невнимательность собачьим блевком, и тут же рассмеётся и завалится рядом, щекой к щеке, и можно будет дёрнуть Ладу за косу и пощекотать её кончиком нос. Что всё, прежде неоцененное, вернется снова, но…

— Лада.

Но я переворачиваю её на спину и чувствую, как запах сонного дурмана врезается в ноздри и глаза. Проклятая трава-невидимка! Из-под ресниц, зажмуренных от жжения, катится солёное. И почему мне всегда так от дурмана плохо, мне единственному из всех знакомых деревенских людей — словно это отторжение было заранее, как сон наяву о сегодняшнем дне, как предупреждение, как символ, знак, метка… Я лезу дрожащей рукой под подушку. Маленький совсем, плотно сшитый мешочек… Дурман хорош при бессоннице — он ощущается только вблизи, потому и признан давно уже самым лучшим средством, не влияющим ни на кого, кроме того, кто им пользуется. Лада, насколько я знаю, бессонницей никогда не страдала. Для чего он ей?

— Зря ты, Серый. Прости.

Проклятая трава-невидимка, глушащая другие запахи! Знакомый, знакомый голос…

Сильный человек хватает меня поперёк груди. Одной рукой он прижимает подушечку к моему лицу. И я падаю вниз, в пустоту, полную дурмана, а человек, кажется, смеётся.

Да нет, он плачет — тёплые слезы капают на меня, как роса.

Не переживай, Костыль. Тебя я прощу.

4. Идущие

— Они спят крепко. Мы можем поговорить.

Он сидит на полу и держит голову мальчика у себя на коленях.

— Знаете… Мы с женой тоже хотели сына. Но я, наверное, был уже слишком стар. А потом она умерла.

— Ваш мир какой-то совсем невесёлый, — отвечает Четвёртая. Сидя напротив, она с любопытством рассматривает соломенную шляпу с нашитыми на неё маленькими колокольчиками и бубенцам, но никак её не комментирует. — Одна смерть. Простите.

— Какой есть. А ваш?

— А?

— Вы же не армейцы. И даже не конфедераты. Вы — прежние, но не отсюда. Не волнуйтесь: излучение Разрубившего Луну не причинит вам вреда. А вот кое-что другое — очень даже.

— Почему вы нас задержали?

— Сонный дурман… хорошо, что он растёт на моей пасеке. На пчёл не действует, на людей тоже — пока его не высушишь и не измельчишь. Я сшил много подушечек, на всех хватило.

— Вы не ответили.

— В моём возрасте быть глупцом так унизительно. Я совсем не знаю, как разговаривать с богами. Но я очень прошу вас не изменять путь нашей истории. Уходите обратно. Прямо сейчас.

Заря вызревает молочно-розовым. Чёрный кот, лоснящийся и огромный, спрыгивает с забора и призывно урчит. Пойдем, Кубышка, прогуляемся. Но к нему никто не выходит: в доме, что стоит на краю деревни, лицом вниз на полу лежит человек. От него тянет сивухой и потом. Рядом — осколки глиняной бутыли, мокнущие в луже мутной жидкости. Человек не пьян, что с ним часто случается. Он мёртв. Трогая человека лапой, жалобно мяукает кошка. Плохо. Всё плохо.

Капитан слушает тишину дома, погружённого в наркотический сон. Тишина звенит сотнями маленьких цимбал, а здесь, в комнате, после слов Костыля-пасечника, глохнет и леденеет. Курт с Лучиком стерегут основную дверь и чёрный ход на кухне. Снаружи, там, где сидел в подвале мальчик, зарождается крик. Кричит пожилая женщина.

Под окном комнаты Лады прячется тощая тень. Хмурится и скребёт кудлатую бороду. На крик, долетевший с другого края деревни, реагирует на удивление равнодушно — будто уже знает, что там произошло.

Командир качает головой.

— Мы не можем так просто уйти. Нам нужны двери.

— А наши обычные, деревянные вам не годятся? — с улыбкой спрашивает тот, кто представился, как Костыль.

— Увы. Нужны другие.

— И вы не можете их… открыть? Сделать?

— Нет.

— Почему?

— Потому что мы не боги.

Костыль машет рукой.