Идиотизм наизнанку

Мне пришлось как следует попотеть, чтобы внушить Эдуару, что было бы лучше встретиться не дома, а на нейтральной территории. Я был вынужден солгать и придумал предлог, что Конраду нужно повидаться с Миланом Кундерой. Разумеется, можно было привести и более правдоподобный предлог, но после бурных дебатов Эдуар согласился. По правде говоря, у него не оставалось выбора, поскольку я втайне пошел на шантаж, пользуясь Конрадом. Если Эдуар не согласится, я не могу дать ему гарантию, что буду по-прежнему держать Конрада у себя. Тогда он спохватился, стал преувеличенно любезным, даже выразил надежду, что мы выпьем за доброе старое время. Повел меня в какое-то невыразительное заведение под названием «Отверженные» на полпути между его и моим домом. Что-то на редкость мрачное, там даже кошек не водилось. Мне стало любопытно, почему он выбрал именно это место; наше старое доброе время было достойно лучшего. Эдуар объяснил мне: не то чтобы он очень любил это место, но здесь есть свои правила. А хорошие правила – это входит в плоть и кровь. Я кивнул. Мы уселись недалеко от барной стойки, чтобы не доставлять лишних хлопот официанту. Переход от ноля к двум клиентам в математике данного бистро мог квалифицироваться как большой взрыв. Я хотел немедленно приступить к серьезной дискуссии, которую обещал Жозефине, но Эдуар подвинулся поближе ко мне, чтобы рассказать об официанте. Да, это отдельный сюжет. Я слушал. Никто не знал, как его зовут; он отличался редкой необщительностью и являл собой тот человеческий тип, который действует на других настолько угнетающе, что при виде его возникает желание напиться. Это и лежало в основе маркетинга. Едва появлялся официант, вы сразу же признавали свое поражение. Управляющий время от времени заглядывал в бистро и умолял подчиненного выдавить из себя улыбку, ну хотя бы по субботам, но тот в качестве довода ссылался на объем торгового оборота, а это говорило само за себя. В конце концов управляющий приказывал оставить все как есть и даже повышал ему зарплату, опасаясь, что тот перейдет к конкурентам и будет демонстрировать у них свою постную рожу. Этого типа многие хотели переманить к себе. Но он предпочитал оставаться на старом месте, боясь, что попадет в атмосферу хорошего настроения и тем самым испортит себе карьеру. Да, Виктор, уныние – это тоже карьера!

Что ж, это правда.

Я все время кивал. О чем он мне рассказывает? Честно говоря, этот официант интересовал меня меньше всего, хотя, вероятно, все так и было на самом деле, поскольку я вливал в себя пиво кружку за кружкой, даже глазом не моргнув. Я боялся, что мне не хватит мужества перейти к разговору о Конраде. Я знал, что с мужеством у алкоголиков плоховато.

Отступление о Шуберте

Неожиданно официант, который, по словам Эдуара, вообще ни с кем не разговаривал, произнес длиннющий монолог – целую речь, примерно следующего содержания. Его звали Шуберт, ему надоело постоянно делать кислую физиономию, и он решил нацепить значок, где было написано его имя. Он устал оттого, что нормальные отношения с людьми не складываются. В баре он выслуживался перед туго набитыми кошельками, которым приспичило излить душу. В обычной жизни, когда он улыбался, люди косо поглядывали на него. Он винил в этом себя: значит, его улыбка была слишком искусственной, слишком фальшивой. Постепенно, привыкнув ходить весь день с недовольной миной, он потерял все навыки общения с людьми. С тех пор как он в последний раз обменялся с девушкой телефонами, бог весть сколько бутылок было выпито. Запах женских духов утром, по пробуждении, казался ему кадром из черно-белого фильма. И одному богу известно, мечтал ли Шуберт о девушках. Ему казалось, что нет ничего прекраснее, чем этот дар природы, раскинувший в неге тело. Ему хотелось целовать ей ноги, говорить, что жизнь удивительна, по-идиотски хихикать. Он жалким образом пытался подкатиться к смазливым буржуазным дамочкам на выходе с концерта, предъявляя им удостоверение личности как доказательство его любви к искусству, но, увы, нынче это уже не котировалось. Гораздо лучше быть красивым парнем, чем потомком Шуберта. Но даже если какая-то рыбешка и проявляла к нему интерес, при слове «бармен» она исчезала. Он явно принадлежал к тем мужикам, которым нечего предложить. Любовь ведь ужасно меркантильна, любят лишь добавленную стоимость. А с его внешностью впору было не создавать, а разбивать семьи.

Однажды в самолете (он клялся, что это правда) большинство пассажиров выступило с петицией против него, было единогласно принято решение снять его с рейса перед самым взлетом. Бедняги жутко испугались, что он взорвет самолет. Самое ужасное, что все те, кто не пожелал любоваться его физиономией, тем самым спасли ему жизнь, потому что самолет рухнул в Индийский океан. При подписании петиции ни одному из пассажиров не пришло в голову, что прадядя этого изгоя с 1828 года покоится в непосредственной близости к Господу.