Идиот нашего времени

На несколько мгновений наступила полная тишина, — словно притемненная, сияющая золотыми кустиками свечей. Только эти свечи, слегка потрескивающие, и было слышно. В эту пропитанную тяжелым духом парафина, воска и ладана тишину священник заговорил наконец разборчивыми словами — торжественным, глубоким голосом, так что слышно стало, как отзывается в сводах:

— Не будем забывать, что в Царстве Христовом смерти нет. А то, что мы называем смертью, есть переход из временной жизни в вечную. Веруем, что усопший Алексей, которого все мы любили и продолжаем любить, хотя и отошел от нас, но теперь живет невидимой для нас духовной жизнью пред очами Божиими… Сам Господь говорит в Святом Евангелии: «Бог же не есть Бог мертвых, но живых, ибо у Него все живы». Что же мы можем сделать для души, пребывающей в преддверии?.. Единство и общение наше с усопшим и наша помощь ему в его предстоянии — в усердной молитве за него. Вечно живая душа почившего испытывает великую потребность в нашей молитве, потому что сама она не может творить добрых дел, которыми была бы в состоянии умилостивить Бога.

— Уж Коренев умилостивил бы… — прошептала Сыроежкина, одновременно осеняя себя крестными знамениями.

Священник еще говорил несколько минут, обводя людей теперь уже добрыми глазами. Опять запел хор. Дьякон подал священнику книгу и забрал кадило. Сыроежкина опять заговорила еле различимым шепотом:

— У нашего святого щас крылышки отрастут…

Сошников чуть подался назад, попутно сунул свою свечку в ближайший подсвечник и начал пробираться к выходу — ему стало как-то невыносимо душно от спертого воздуха. На улице он хотел по примеру многих отправиться домой. Но тут перед ним возник знакомый толстячок. Мрачно кривясь, сказал:

— Вадим Петрович приглашает… — чуть запнулся. Можно было догадаться, что он не решил, как обратиться к Сошникову — на «ты» или на «вы», и с демонстративным пренебрежением добавил: — К себе в машину.

— Зачем? — усмехнулся Сошников.

— Не доложили… — щекастое лицо скривилось еще злее.

Сошников остановился словно в раздумье, поморщился.

— Хорошо, идем, — кивнул он.

Они обошли храм. На улице тесно стояло множество автомобилей. Толстячок, обогнав Сошникова и открыв заднюю дверь машины серебристого цвета, проворно юркнул в салон. Сошников, не ожидая особого приглашения, открыл заднюю дверь с другой стороны и тоже сел, потеснив дремлющего Лейшмана. Земский сидел впереди, рядом с водителем. Кресло Земского было высокое, с широким и, наверное, удобным подголовником, и Сошникову со своего места почти не было его видно — только плечо и верхушку коротко стриженных кудряшек. Но как только Сошников уселся, Земский продекламировал пьяным голосом:

— Он сказал поехали и взмахнул рукой. — А по тому, как дернулось его плечо, Сошников догадался, что он на самом деле энергично взмахнул рукой.

— Это плохо, — пробурчал толстячок.

— Что плохо? — пьяно и гундосо спросил Лейшман.

— Плохо вперед покойника на кладбище ехать.

— Хочешь — вали! — с воодушевлением воскликнул со своего места Земский. — Сережа, притормози…

— Да нет, чего там, Вадим Петрович, поехали! — замахал пухлой ручкой толстячок.

Машина выехала с тесной улочки на основную широкую, запруженную транспортом. Пробок, к счастью, не было, ехали почти не останавливаясь, и почти всю дорогу молчали, только Миша изредка выдавал реплику:

— Они тоже поехали. — Наверное, заметив чью-то машину.

И через минуту опять по поводу увиденного в своем окне:

— Какая цыпочка!

— Где цыпочка? — вновь на мгновение пробудился Лейшман, но тут же опять уронил голову на грудь.

Сошников молчал. И Земский молчал. Говорить было совершенно не о чем — за несколько лет образовалась пустота полного отчуждения, две разные жизни далеко утекли друг от друга. Сошникову оставалось только терпеливо смотреть на проплывающий мимо залитый солнцем город и на пешеходов, большинство из которых, судя по озабоченным лицам, спешили куда-то для решения какой-то мировой проблемы. А потом, в пригороде, смотреть на множество производственных строений — склады, базы, автоколонны, мастерские.

* * *