Идиот нашего времени

Нина стояла возле своего таза, опустив руки в теплую воду, все так же не глядя на него, слезы текли по щекам. Он оборвал стихотворение, помолчал немного и опять заговорил:

— И вот я мало-помалу просрал жизнь. И заодно просрал твою жизнь. И жизнь дочки, которую зачал в непросыхающем пьяном бреду. Так что теперь девочка будет всю жизнь расхлебывать… — Он вдруг преодолел незримую черточку, разделяющую его заносчивость и его бессилие, порывисто спрятал лицо в ладонях, плечи его затряслись. Нина и сама окончательно расплакалась, подошла к нему, обхватила его седую растрепанную голову, прижала к своей груди.

В те дни город был плоским, расползшимся в грязно-снежном месиве. Голые деревья походили на унылые веники дворников, а покрытые темными отсыревшими потеками дома и заваленные оттаявшим мусором улицы обрели трущобный вид. Зима почти без солнца, то наваливающая снега, то раскисающая в оттепели и грязи, тянулась от самого октября так пасмурно и томительно, что уже напоминала людям о вечности: дневной полумрак незаметно соскальзывал в малоподвижные анабиозные ночи. И люди понимали, что именно в такие времена они стареют.

В одну оцепеневшую ночь Нина проснулась — она вскрикнула во сне и сразу, скидывая с себя одеяло, испуганно поднялась — босыми ногами на прогретый пол — рефлектор из угла лил по полу теплые малиновые струи. Подошла к Ляльке. Девочка разметалась в кроватке, и Нина стала поправлять одеяло, прятать раскинувшиеся тонкие ручки и вдруг вся ушла в нежность: легкие прикосновения-поглаживания к плечику девочки и к мягким волосикам и немногие звуки дочери, похожие на похныкивание, и ее, Нины, вроде бы бессмысленные, но такие нужные ей самой «тщщ-тщщ» — все это, должно быть, перемешало душу матери и душу девочки в одном облаке, так что Нина настолько явственно чувствовала сон девочки, что перед ней едва не начинали разворачиваться туманные видения, и почувствовала, что девочка знает во сне, кто и зачем подошел к ней.

Нина, наконец, отошла от кроватки, замерла посреди комнаты в нежном малиновом свечении, приобняв себя за плечи. Было немного зябко в тонкой ночной сорочке — от двери и окна все-таки потягивало сквознячком. И опять ей стало не по себе. Наверное, была неприятна вот такая плотная тишина, накрывшая дом. Редкая тишина, только несколько звуков: собственное сердцебиение и дыхание, легкое посапывание Ляльки и еле уловимые потрескивания в рефлекторе. За стенами будто все вымерло. Нина невольно слушала странную немного жутковатую тишину и подспудно успокаивала себя тем, что сейчас, должно быть, такое время всеобщего оцепенения и молчания.

Она наконец пошевелилась, накинула на плечи длинную теплую кофту, надвинула шлепанцы, подошла к двери, но не решилась сразу выйти, с испугом смотрела на Лялькину кроватку, утопающую в малиновом мраке. Наконец открыла скрипнувшую дверь, вышла и быстро прикрыла дверь за собой, чтобы не выпускать тепло. В коридоре ее обволокло холодом. В кромешной тьме, придерживаясь о стену, стала мелкими шажками двигаться к тому месту, где был выключатель, но будто погружалась с каждым шагом в ледяное озеро — по щиколотку, по колено, по пах… Нащупала клювик выключателя, щелкнула — лампочка цокнула, озарив коридор молнией, и перегорела. В мгновенной вспышке высветились силуэты вещей в коридоре, да так и остались висеть перед глазами некоторое время: угол вешалки с вещами, маленькая тумбочка и табуретка, колесо висевшего на стене трехколесного велосипеда, обувная полка и в самом конце коридора, у двери, чья-то темная фигура, жавшаяся в угол.

— Кто здесь? — напряженно прошептала она.

Никто не ответил и не шевельнулся, тишина и кромешная тьма окутывали ее. Конечно, почудилось, стала успокаивать саму себя, в этом доме что только не привидится. Все-таки перекрестилась, прошептала: «Господи, пожалуйста, не делай мне так страшно…» Шагнула в сторону кухни, подумав, что нужно включить свет там. И вдруг услышала, что кто-то вздохнул. Опять замерла, сердце перестало биться.

— Кто здесь?

И по-прежнему тишина. Нина всхлипнула. Сделала еще несколько шагов, нащупала дверь в комнату Коренева. Прижалась к ней спиной, а сама таращилась в тьму, будто что-то могла увидеть и, конечно, видела — налетающие на нее дымчатые свечения. Поднажала на дверь, намереваясь скользнуть в комнату, но дверь не поддалась — изнутри было заперто на задвижку.

— Алеша! — громко и даже визгливо проговорила она и застучала в дверь кулачком. — Алеша, открой! Мне страшно.

Коренев не ответил.

— Алеша! Пожалуйста, проснись! Мне страшно! — Стала молотить в дверь одновременно кулачком и босой ногой, всей ступней, с которой слетел шлепанец. Опять оцепенела, прислушиваясь. И опять ничего не услышала за дверью.