Идиот нашего времени

— Уж что-что… Не было бы у меня оправдания, я его обязательно придумал бы. Человек всегда извернется и обязательно придумает себе оправдание… Да вот ты сейчас что мне предлагала? Монастыри объехать… — Он усмехнулся. — Я даже в какую-то секунду подумал: точно, надо объехать… Вот так, человек ужом вывернется, а все равно оправдает самого себя абсолютно в чем угодно.

— А я разве виню тебя? — сказала она, не думая спорить. Но он повысил голос, словно она возражала:

— Нет, постой, давай разберемся. Что я сделал?.. Что я сделал?!

— Пожалуйста, не говори так громко…

Он же не думал понижать голос:

— Пристрелил крохотную гниду. Да, хотел пристрелить большую гниду, но пристрелил никчемную шестерку, холуя. Что здесь плохого, разве не святое это дело? Здесь даже не месть! Нет, никакая не месть… Здесь одна голая идея!

— Тише, пожалуйста, Игорь.

— Да, одна голая идея! Потому что я рассуждал как… Я рассуждал, что если не я, то больше некому. Потому что надо было как-то начинать очищаться. Потому что уже не было у меня никакого терпения, и надо было что-то делать! — Он замолчал, несколько раз глубоко затянулся и выпустил дым в свое отражение. Заговорил тише, размереннее: — Я вот все думаю… Вот они придумали: святая Русь. И кто придумал! Вурдалаки придумали! А я, как дурак, думал: правда ведь, какое великое вселенское явление: Святая Русь. Сколько смысла — да?.. Где-то прочитал: нельзя сказать святая Америка, а святая Русь — можно. Или попробуй скажи: святой Китай. Святой Гондурас еще… Смешно, да?.. А святая Русь — можно сказать. Ах, как хорошо, как красиво… Думал: есть еще, несмотря ни на что, у нас надежда. А потом как пронзит: вот именно это и есть идиотизм! Разве нет? — Повернулся к Ирине, хотя та по-прежнему молчала, скованная испугом, не совсем понимая его. — Нет никакой святой Руси. И не было ее никогда. Всегда-то вера ее была какая-то страшненькая, с кровушкой. А на самом деле, народ-то — безбожник!.. А народ-безбожник — уже не народ. Агломерация, скопление мещан без права на человеческий голос, с одним только правом превращаться в толстые куски ходячего фарша… Нет в помине никакой Руси. Но что тогда есть? Есть Российская, мать ее, федерация! Этим все сказано. А значит, нет никаких русских, и нет никаких татар, и нет евреев, калмыков, чукчей. А есть россияне. Россиянский, мать его, каганат. А раз так, то всех ждет заслуженный хазарский исход! А раз так, куда я должен пойти виниться? Перед кем виниться? Перед теми, которых я начал отстреливать? И дай бог, не последний…

Он опять замолчал, затянулся истово, сильно щурясь.

— Я ничуть не лучше других. Но я также не считаю себя хуже других. Плоть от плоти моего народа. Такой же русский, или, может быть, цыган, или еврей — я и сам не знаю. Но это ровным счетом ни-че-го не значит! Россиянин — одним словом… Злобный, как хорек… — Он замер на некоторое время, поник над столом, задумавшись, и вновь заговорил тихо: — Помнишь, какие мы были поначалу, когда только познакомились? Я совсем другой был… А помнишь, родился Сашок, и я говорил, что не надо игрушечного оружия ребенку, не надо насаждать эту дрянь, а надо, чтобы человек рос в гармонии с миром? А потом… Не мог же я сам из себя так озлобиться… А значит, это зараза, инфекция… Почему в таком случае я должен себя винить, а не тех, кто подверг меня заражению?.. Что ты так смотришь?.. Колени пооботрем в монастырях, и все пройдет!.. А плевать!.. Помню, мне газетка попалась, извини, в конторском туалете. Ты же знаешь, если я просматриваю газеты, то только в сортире. А тут попалась помойная понесушка, какой-то там «продажный комсомолец». Что-то мелькнуло на странице, я взял и стал просматривать. А в понесушке о видной актрисе, которая подала в суд на свою же дочь. И вот они все делили лишнюю квартиру. А эта квартирка, наследство от бабки, им тысячу лет не нужна — ни одной, ни другой, потому что у обеих и квартиры есть, и коттеджи. А одной уже вообще подыхать скоро — ведь почти восемьдесят. Но они перегрызлись, переругались, поистребили в себе последнее достоинство!.. Кажется, что тут удивительного? Обычная понесушка, таких понесушек газетные козлы настукивают копытами на своих компьютерах тысячи. А меня вдруг как пронзило: вот как раз то и удивительно, что позор стал совершенно обыденным. Толпа обывателей серьезно обсуждает, кто больше прав — мамаша или дочка… А толпа обывателей, как я понимаю, теперь выражает общественное мнение… Вместо того, чтобы просто молчать о позоре, потому что это позор, когда одна подлая тварь, старая скоморошка с утянутой мордой, и другая подлая тварь, бизнесменша, — мать и дочь — судятся друг с другом, как две базарные бляди, не поделившие прилавок.