Идиот нашего времени

Попу и раввину дали по большим овечьим ножницам, которые заранее были приготовлены для этого дела. И Арон Левин из своего революционного поднебесья приказал суровым голосом этим раздавленным судьбой людям:

— Во имя революции, стригите друг друга!

Только тогда слегка бубнившая толпа занемела, слышно стало, как гудят мухи и шевелится листва от легчайшего воздушного движения.

Ни поп, ни раввин не думали тотчас выполнять приказ. Они растерялись, наверное, не совсем понимая его, и Арон сказал с благородной иронией в голосе:

— Чему ж вы можете научить глупых людей, если сами еще глупее, и ничего не понимаете, что вам говорят. А я вам говорю обоим, тебе, рабби, и тебе, поп: стригите друг друга! Чего же я сказал такого непонятного, что вы стоите, как две каменные бабы на театральной площади, и не двигаетесь?!

Но оба, тараща глаза то друг на друга, то на комиссара, то на окружающую толпу, по-прежнему не стремились приступить к обоюдной стрижке.

— Ну же! — грозно сказал Арон Левин. — Именем революции, приказываю вам, сучьи дети: стригите друг друга!

Наконец раввин произнес смятым голосом:

— Мы не можем делать такую гадость, товарищ Левин.

— Вы же оба чужие друг другу, так что должны ненавидеть друг друга, — удивился Арон. — Что же вам мешает сделать то, о чем вы всю жизнь мечтали?

— Мы люди слова, а не дела, товарищ Левин. — Раввин, чувствуя близкий конец, от тоски совсем поник головой.

— Отпусти нас, товарищ Левин, — страдающим голосом попросил в свою очередь поп. — Мы незлобные.

— Вот как!.. — Загорелое в походах лицо Арона Левина сначала побледнело, а потом стало багровым. Он достал из кобуры свой жуткий маузер, направил на раввина и медленно страшно произнес: — Ну же, рабби, говорю последний раз: стриги попа! — Потом навел маузер на попа: — Поп! Стриги рабби!

Тщетно. Ни батюшка, ни раввин, как ни были до смерти напуганы, руки друг на друга не подняли, и только оба зажмурились и каждый стал шептать свою молитву. Тут уж стало понятно, что добром дело не кончится. И наверное, Арон Левин пострелял бы обоих, если бы не увидел в онемевшей от ужаса толпе и даже чуть впереди толпы белокожую черноволосую красавицу с небрежно накинутой на голову шалью. Увидел и опустил маузер.

— Хм… — сказал Арон Левин, посмотрел на попа и раввина в раздумье, спрятал маузер в кобуру и коротко приказал: — В расход обоих!

— О-ох… — протяжно выдохнула толпа, и несколько женских голосов начали пока еще совсем тихо, тягуче и слезно причитать и подвывать…

— Что, курицы, загалдели! — зло усмехнулся Арон. Но он теперь глаз не спускал с дивной молодой бабы, которая одним только своим взглядом что-то такое сделала с его сердцем, что оно утратило решительный перестук.

Несколько истомившихся красноармейцев, крепко знавших свое дело, сняли с плеч винтовки и, громко переговариваясь, погнали раввина и попа за церковь, к оврагу.

Арон же Левин, слегка похлопывая по голенищу сапога свернутой нагайкой, направился шагом к Дарье, так что даже кобыла, чувствуя седока, взволновалась, скосившись яростным глазом вскинула морду. Арон шагом подъехал к Дарье и, склонившись, скинул ей шаль с головы на плечи. Она не дрогнула, только подняла выше голову, чтобы прямо в глаза смотреть всесильному человеку, не испугавшемуся ни русского, ни еврейского богов. Собранные наспех густые волосы опали ей сзади на спину.

— А что, красавица, — строго сказал Арон пересохшими губами, — станешь моей боевой подругой? Будем вместе во имя революции громить контру?

— Еще чего! — гордо отвечала она.

— Если пойдешь со мной в боевой поход, обоих отпущу… — и он показал ногайкой, которую сжимал побелевшими пальцами, в сторону расстрельной процессии.

Тут же несколько ближайших баб рухнули на колени в пыль и на карачках, подвывая, поползли к Дарье, стали хватать за широкую расшитую понизу юбку:

— Дарьюшка! Свет ты наш! Ступай с ним, с супостатом! С тебя станется, ступай, родимая! Спаси божьи души…

— А ежели не пойду? — не обращая на баб внимания, с кокетливостью и одновременно с дерзостью отвечала она.

— Оба тут же отправятся каждый в свой рай.

И Дарья прямо с этого страшного сборища, едва попрощавшись со свекровью и золовками, которых с тех пор никогда не видела, держась за стремя, пошла в боевые жены к Арону Левину.

Но этим дело не закончилось, и она все же не смогла так-то легко отвести от своего села беду. Тем же днем, отмахав двадцать верст, отряд разместился на постой в одной из больших, расположившихся на берегу Дона мужицких деревень. А уже следующим утром, и даже еще до света, Арон Левин, ночью обнаруживший на теле возлюбленной не совсем поджившие рубцы от плети и дознавшийся, от кого она вынесла побои, снарядил несколько человек верховых назад в Дарьино село, сам поскакал во главе, в селе они быстро отыскали избу старосты и, отведя его к гумну, пристрелили-таки как кулака и контрреволюционера, посмевшего поднять руку на нещадно эксплуатируемый и угнетаемый трудовой элемент.

Так Дарья второй раз стала причиной человеческой гибели.