Идиот нашего времени

Ее обволакивала жуткая, душная, сладкая истома, она упивалась его грубостью, его едким мужицким запахом. Она утрачивала умение говорить в такие минуты. Потрясающее открытие для пай-девочки. И никакой катастрофы. Одна в душевой, стоя под теплыми струями, оглаживая себя — свою гладкую красивую кожу, маленькую грудь, живот, опуская руки по бедрам, и трогая себя в паху, вдруг как-то сразу научилась понимать, что она красивая, нежная, испытывала удивление и легкий стыд от этого понимания. А еще примешивалось что-то, в чем не хотела сознаваться сама себе, — примешивался тихий восторг: я — женщина… я — красивая женщина…

Когда две недели спустя скоротечная любовь растаяла — Леня просто перестал приходить — она даже не подумала искать его. А через месяц Леню сменил Слава. Она, как рабыня, свилась вокруг этого человека, основательного, не по возрасту бирюка. Но в виду полнейшей ее бесполезности в финансовом отношении — ни денег, ни квартиры — Слава «покинул» Нину через три месяца. После Славы был Гена, следом за Геной Коля…

А время в стране приспело совсем гнусное. Так что Нине пришлось отныне видеть то, чего раньше не замечала: да и как не заметишь, если на лекциях она засыпала от слабости, а бывало, что ей и вовсе становилось дурно от недоедания. Раньше у нее была повышенная стипендия — пятьдесят рублей, да еще мама и папа присылали тридцать рублей каждый месяц — жить можно было припеваючи. Но папа умер, пенсия у мамы превратилась в нищенское подаяние, и выходило так, что на все имеющиеся деньги Нина могла отныне купить три буханки черного хлеба в месяц. Если бы не подруги с их «передачками из дома» — она бы не выжила.

В это время, будто пузыри со дна канализации, стали всплывать на поверхность обновленные важные государственные люди, которые неустанно говорили, что все, что происходит со страной, а значит и с Ниной, — это хорошо, что теперь все свободны. Нина этого никак не могла понять. Она к играм в страну, в такую непонятную свободу и в живых человечков не очень-то присматривалась, но понимала, что именно эти самодовольные говорливые люди без роду без племени, бывшие партработники, бухгалтеры и спекулянты, сытно завтракавшие, обедавшие, полдничавшие и ужинавшие, сделали так, чтобы на третьем курсе она перешла на заочное отделение и устроилась работать в детский садик нянечкой.

В детском саду зарплату работникам в течение года не платили совсем. Но доброголосая мягкосердечная заведующая, огромная крепкая баба родом их южных казачек Алевтина Семеновна, кравшая половину детсадовского бюджета, свой коллектив подкармливала, иначе работники совсем опухли бы с голоду. В тихий час воспитатели и нянечки закрывались на кухне и в один присест съедали почти все съестные припасы, предназначенные для детсада на день. Детей же кормили только один раз в обед — жидкой баландой из взбитой картошки или тертой морковки.

Это было постыдно. Но Нина ничего не могла с собой поделать — голод и гипноз сообщности были непререкаемыми повелителями, да и начальница Алевтина Семеновна утешала мягко, вкрадчиво, елейно, как она за долгие годы привыкла говорить с детками, при этом склоняясь массивным туловищем чуть вперед и чуть набок, нависая над ними:

— Это ничего, мои хорошие, иначе вы на ногах не сможете стоять. А деток мамы с папами дома покормят.

Вечерами, когда родители, сами полуголодные, приходили за своими чадами, весь садик дружно ревел. Детишки того поколения получились эмоциональные, поджарые, большеглазые.

А потом с хлебного места пришлось уходить — как заочницу Нину выселили из общежития в институте, жить стало негде. Пришлось уехать из города и поселиться по месту новой работы. А это была работа в аду. Она сюда обратилась по объявлению в газете, и место сразу нашлось, потому что на такую работу охотников находилось мало. Но Нина, едва вошла в кромешные двери, вдохнула тонких тошнотворных запахов, неистребимых, несмотря ни на какие усилия персонала, твердо решила, что будет здесь работать. Ее, конечно, поманила не столько возможность получить угол в общежитии и не крохотная зарплата, которую и здесь платили редко и не всю, а что-то несостоявшееся, монашеское, склонное к самопожертвованию и неподконтрольной жалости. «Это мой крест…» — сказала она себе и с какой-то даже внутренней радостью написала заявление о приеме.

Заведение называлось детским домом для детей-инвалидов. Здесь доживали свой коротенький век маленькие человеческие монстры, вида которых не могли вынести отказавшиеся от них родные мамы и папы. Заведение находилось далеко от города, который берег от излишних впечатлений эстетические вкусы и привкусы своих благородных насельников. Нина поселилась при детдоме в административном корпусе, где под общежитие было отведено несколько крохотных комнаток — два на два с половиной.