Идиот

– Хотела привлечь твое внимание, – ответила я. – Сначала ты был занят своим дипломом и неделями ничего не писал. А когда наконец написал, выяснилось, что ты едешь куда-то еще. Ты исчезал, и я хотела привлечь твое внимание.

– Тебе определенно это удалось.

– Знаю.

Он засмеялся.

– Но я до сих пор не понимаю: ты имела в виду именно то, что написала, или тебе – как сама говоришь – просто хотелось привлечь внимание?

Я кивнула.

– Сама не знаю.

Он поднял бутылку, словно в знак приветствия, отпил и протянул мне. Я поколебалась и взяла. Мне понравился ее вес, понравилась прохлада ее горлышка, обернутого фольгой. Само пиво было горьким и водянистым – таким же, как всегда. Даже смешно – насколько пиво всегда оказывается в точности таким же, как и во все предыдущие разы.

– Твоя очередь, – сказал он.

– Ну… я не понимаю, зачем ты… – я сделала глубокий вдох. – Зачем ты…

– Зачем я что?

– Зачем ты затеял всю эту историю?

– Историю? – В его голосе послышалось раздражение.

– Зачем ты тратишь столько сил?

– Каких сил? Ты хочешь знать, зачем я трачу столько сил, чтобы проводить с тобой время? Потому что мне нравится проводить с тобой время. Ты это хотела услышать?

– Тебе правда нравится?

– Да, нравится. Теперь моя очередь, так?

– Да.

– Почему ты не позвонила мне сразу, как приехала? Почему ты не звонила больше двух недель?

Я не отвечала.

– Ты не можешь ответить?

– Потому что иногда после общения с тобой мне очень плохо, – ответила я. – Мне почти физически больно, – я положила пальцы на грудину.

Он отвернулся.

– Ты сейчас говоришь вещи, которые я не привык от тебя слышать, – сказал он, и по голосу Ивана я поняла, что он улыбается. Он был рад, что мне больно. И мне была знакома эта радость, я ее чувствовала всякий раз, когда он говорил, что ему плохо из-за меня. Почему нам нравится заставлять друг друга страдать? Может, это значит, что между нами нет любви? Наверняка это не то, чем любовь должна быть?

Как бы то ни было, стоило мне признаться в физической боли, всё пошло проще, даже само время, казалось, потекло более плавно. Иван спросил, что я думаю о Венгрии, – прямо как Роза. Я ответила, что мне интересно. Что некоторые вещи помогли мне узнать его лучше, а некоторые – вообще никак с ним не связаны.

– То же самое я чувствовал в Нью-Джерси, – сказал он. – Мне хотелось узнать что-нибудь о тебе. Но я ничего не узнал. Пригород как пригород.

Иван спросил, круто ли жить в Нью-Джерси, и еще – когда я начала писать и с каких пор знаю, что хочу стать писателем? Я спросила, почему он уехал из Венгрии учиться за границу и почему отец считает его эгоистом? Иван снял очки и сделался усталым и красивым.

Он спросил, почему нам так трудно общаться: мы всё время избегаем бесед, а когда заставляем себя через силу, это нас почти убивает.

Я ответила, что, может, дело именно в устной беседе.

– Ведь по имэйлу мы нормально общались.

– Не знаю, – ответил он. – Мы пишем друг другу по очереди, но по существу – ты что-то пишешь, я тоже что-то пишу, ты снова что-то пишешь. Это никогда не было именно беседой.

– Это никогда не было именно беседой, – повторила я, обдумывая его слова. Неужели так и есть?

– Это было лучше, – произнес он.

Спавшая на светильнике ночная бабочка проснулась и принялся с гудением летать по комнате.

– Ты, наверное, не хочешь, чтобы я ее убил, – сказал Иван.

– Почему, давай, – ответила я.

Но он поймал бабочку, спрятал ее между ладоней и попросил открыть окно. Я вскочила с кровати и подняла раму, он встал рядом и выпустил бабочку. Тут я вспомнила, что на мне, кроме футболки и нижнего белья, ничего нет, и вернулась в постель.

Иван встал в ногах, отбрасывая длинную тень.

– Уже шестой час, – сказал он. – Пожалуй, нам бы не мешало поспать.

– Да, не помешало бы, – согласилась я.

Он постоял еще немного, потом взял бутылку, выключил свет и вышел.

* * *

Мне приснилось, будто я в бане, в выложенной кафелем комнате. Сквозь высокое окно льется предвечерний свет, а под дверь просачивается вода, наполняя комнату, поднимаясь всё выше и выше. Потом дверь распахнулась, вода хлынула стеной, и через ту же дверь вошел мой брат, но не брат из реальной жизни, а Иван, я встала, и мы обнялись. Мы прижались друг к другу как можно плотнее.

– Я очень тебя люблю, – произнесла я.

– Знаю, я тоже, – ответил он.

Я проснулась со слезами на глазах. В окно било солнце, переливаясь на позолоченных чашках. В боковом кармане рюкзака я нашла одноразовый фотоаппарат и сняла чашки, у одной из которых ручка смотрела влево. По крайней мере, буду знать, что эти чашки мне не приснились.

* * *

На завтрак мы ели ветчину. Читаешь в детстве все эти стишки, и они кажутся абстракцией, а потом вырастаешь – и вот же оно все: и яйца с ветчиной, и козы с розами, и собаки с лодками, и шины с машинами. На самолете – не хотим. И под дождем мы не хотим. Мы не хотим ни там, ни здесь. Такое мы не будем есть[79].