Идиот

Дверь за Дон закрылась. Я представила путь по лестнице в лобби, телефоны в темноте, монеты в руке, его голос. Судорожные попытки придумать, что сказать, – с небольшими передышками, пока слушаешь, что придумал сказать он. Потом снова гудки, они здесь звучат выше, чем в Америке, они есть всегда, как море в раковине, – а потом снова тусклая пустота в груди – как сейчас, только хуже.

В то же время я была уверена, что однажды очень захочу услышать его голос, но у меня не будет возможности, и я мысленно вернусь к той минуте, когда он просил меня позвонить, и эта просьба покажется мне столь же непостижимой, как приглашение побеседовать с покойником.

* * *

Вернулась Дон и сказала, что телефоны не работают. Наверняка она пыталась опускать не те монеты.

В дверь постучали. Это оказался Питер с пластиковым библиотечным пакетом – вроде тех с надписью «МОКРАЯ КНИГА – НЕ МЕРТВАЯ КНИГА». Он не мог попасть в бабушкину квартиру, ему нужно было где-нибудь ночь перекантоваться, и он вспомнил, что у нас есть лишняя кровать.

– Можно? – спросил он.

– Разумеется, – ответила Дон.

Питер посмотрел на меня.

– Конечно, – сказала я.

Зубная щетка лежала у него в пакете – это входило в противоречие с версией о бабушкиной квартире. Но я была рада, что он здесь. Хоть Питер и друг Ивана, он всё же представляет мир, где всех этих неопределенностей и заморочек как бы и нет.

Июль

Кто-то где-то ел сырой чеснок из пакета. У нас было отдельное купе. На стекле висели капли дождя. Самая тучная то и дело скатывалась вниз, словно неудержавшаяся слеза. Поезд тронулся. Капли постепенно стали жестче, они чертили на окне рваные линии, похожие на график неведомого процесса.

Все заснули. Питер как-то уменьшился, превратился в куклу самого себя – причем голова Андреа на его плече оставалась естественной величины. Шерил спала, сидя прямо, ее веки и бледные кисти на подлокотниках подрагивали. Виви, наделенная талантом создавать комфорт, сделала из своей куртки подушку и прильнула к ней, прислонив к стеклу. Голова Дон качалась всё ближе у моего плеча, пока не обрела на нем, наконец, покой всей своей тяжестью. Поезд въехал в туннель. Я закрыла глаза.

* * *

Второй поезд оказался более людным, там пахло природой человека. По проходам, пошатываясь, ходил мужик с магазинной тележкой, заполненной спиртным. Не было еще и восьми утра, но бизнес шел лихо – и в разлив, и бутылками. Разлив осуществлялся в мутный бокал, прикрепленный к тележке шнурком и изолентой. На неровном участке мужик и его тележка ввалились в чье-то купе; пара бутылок разбились, и испарения добавили новые нотки в и без того мощный букет.

Глядя в окно на разматывающуюся ленту полей подсолнуха и желтых церквей, я пыталась подготовиться к разным возможным ситуациям в деревне: как быть, например, если в меня врежется ребенок с оленьими рогами. Я долго размышляла, но прогресса в мыслях так и не достигла.

* * *

Мэр главного села встретил нас на станции и доставил в здание муниципалитета. В конференц-зале висели плакаты, освещающие разные аспекты венгерской деревенской жизни: средневековый замок, увитая виноградом беседка, парень за жаркой целого быка. Мэр выступил с речью, Питер переводил. Он поблагодарил нас за то, что мы приехали поделиться своей культурой и языком, и выразил надежду, что и мы, в свою очередь, уедем не с пустыми руками. Потом он спросил, владеет ли кто-нибудь из нас HTML[59] – его селу нужен свой сайт. HTML владел Оуэн. Мэр пожал ему руку и сказал, что он, Оуэн, будет жить у него дома.

Сын мэра, подросток по имени Бела, повел нас на экскурсию. На шее у него висели ярко-желтые наушники, чей шнур исчезал за пазухой пухлой куртки. Когда Виви спросила, что он слушает, Бела вынул CD-плеер и пустил его по кругу, чтобы мы ознакомились с венгерским рэпом. Мне, честно сказать, раньше не доводилось держать в руках CD-плеер. Сначала я услышала едва заметное шипение, а потом какие-то парни с удивительной четкостью звучания заорали по-венгерски. Они были прямо здесь и орали тебе в ухо.

Мы следовали за Белой по грязной щебеночной дороге мимо розовых деревянных домов и небольших участков с кукурузой и подсолнухом, пока не подошли к церкви двенадцатого века. Она была закрыта. Сзади у виноградника стоял домик с табличкой «Смотритель Янош Секереш». Бела заколотил в дверь и в окно, и на пороге, потирая глаза, появился сам Янош Секереш. Отперев церковь, он пустился в часовой рассказ о колоннах, нефах, Каине и Авеле.